Тут толпу меломанов разрезала плотная фигура дежурного сержанта милиции.
— Прекратить! — приказал он музыкантам. — Ваши документы!
— Почему? В чем дело? — зашумели вокруг.
Музыканты вытащили из карманов серые затрепанные паспорта.
— Та-ак… значит, вымогательством занимаетесь? — сказал сержант.
— Нет. Просто играем, для настроения… — улыбнулся молодой музыкант.
Но толпа была не столь миролюбива.
— Ты чё взъелся? Вали отсюда! — закричали на милиционера со всех сторон. — Люди музыку слушают, а он! Ты иди бандитов лови, а не музыкантов! А они всегда: где бандиты — их нет! Вчера рэкетиры кафе на Стромынке сожгли — ни одного мильтона час не было!..
— Набрали в милицию валенков деревенских! Ты иди в Афганистане повоюй, фули ты с лопухами воюешь?..
Молоденький сержант побледнел, но сказал спокойно:
— Они занимаются попрошайничеством с применением музыкальных инструментов!
В ответ толпа так расхохоталась, что он смешался.
— Слушай, сынок, не позорься, — сказала сержанту довольно молодая женщина. — Они просто музыку играют, понимаешь? Почему художники могут здесь свои картины продавать, а они свою музыку не могут? А?
— Ты их забери в милицию! — сказали сбоку. — Мы все пойдем как свидетели, тебе же хуже будет!
Сержант затравленно оглядывался и вдруг вернул музыкантам их паспорта:
— Держите. Я доложу сейчас дежурному…
— Иди! Иди! Докладывай! — насмешливо зашумели ему вслед. — Мы тебе еще доложим! Играй, дядя Витя!
Бородатый «дядя Витя» ударил по струнам банджо, а его молодой напарник поднял к небу саксофон и заиграл нечто такое победное, что толпа знатоков опять расхохоталась и зааплодировала, а кто-то рядом со мной сказал:
— Во дают! «Я зарою свой меч и щит там, где река журчит». Американский антивоенный гимн!
Я вышла из толпы и пошла по Арбату дальше. За спиной у меня еще звучали победные рулады саксофона. Но я чувствовала себя почти как сбежавший сержант. На кой черт я вообще пошла в милицию? Кому нужна наша работа? Эти люди хотят слушать музыку, есть чебуреки и флиртовать на улицах. И им плевать, что завтра убьют Горячева. Вся страна сейчас как Киевский вокзал: все толкутся в зале ожидания, обсуждая, что нет ни мяса, ни поездов, ни презервативов и вообще неизвестно куда ехать…
Но почему-то теперь, на сытый, что ли, желудок, я уже не испытывала к Ларисе такого мстительного чувства, как час назад. В конце концов я сама виновата. «На вас, Анна Александровна, я рассчитываю особо, — сказал мне Горячев. — Вы уж поберегите мне жену. Даже если она не всегда владеет собой. Пожалуйста, считайте, что это моя личная просьба».
Мне сказал, лично! А я… «Ты и есть сегодняшняя Россия. Богу не молишься, служишь властям и живешь не душой, а маткой». Дурак ты, Саша! Да и если вы развалите эту систему, то кто же удержит этих носильщиков, грузчиков, солдат, вокзальных шлюх и парней с бирками «Миша, дай порулить!» — кто удержит их от того, чтобы грабить и насиловать уже в открытую?! Да вы только дайте свободу этому носильщику со стальной бляхой и — б… я буду! — он вас же первых и удавит, и в парадняке трахнет, и с жутким смехом оберет до нитки. На хер ему ваша демократия? Что ему с ней делать? Вот я получила свободу! Сняли с меня погоны и дали свободу — коленкой под зад! «Я зарою свой меч и щит» — а что я без моего милицейского меча? Кто я теперь? Мне даже «Серенада Солнечной долины» не в радость…
Так, разговаривая сама с собой, я, сама не знаю как, вдруг оказалась на улице Гашека и свернула в пустой и темный двор гостиницы «Пекин». Наверно, это пошло — сказать, что меня, как преступника, притянуло на место преступления. Я не совершала никаких преступлений — ну, трахнулась с мальчиком, в которого влюбилась. Боже мой! Нет, не это привело меня под окна гостиницы «Пекин». А — фонарь! Точнее, пустой и круглый абажур светильника, который висел на столбе, раскачиваясь от легкого ветра. Всего несколько часов назад я выкрутила лампу из этого фонаря, но теперь и эта единственная улика исчезла.
Я топталась под фонарным столбом. Так наши служебно-поисковые собаки, потеряв след преступника, возвращаются на место преступления и кружат у начального следа. Да, все-таки что-то есть в моей крови от моей собачьей профессии, и это «что-то» не отнять у меня с погонами и не выбить, даже если бить меня кирзовыми сапогами…
А за окнами гостиницы шла своя жизнь: кто-то задергивал шторы, кто-то брился у зеркала, а в «моем» 512-м номере было черно. Ах, как тонко он улыбнулся, этот Белоконь, когда уходил из номера 512! И как замечательно я расквиталась с ним на Киевском вокзале! Ну, если не замечательно, то хоть как-то…
Я топталась под пустым фонарем и думала о том, что разгадка похищения американской гадалки все еще скрывается на Кабельной улице, в общежитии номер 9, где живут шофер автокрана Николай Чарыто и электрик Вадим Булкин. Но что я теперь могу? Изложить свою идею Гольдину? Но станет ли он со мной говорить? А с другой стороны, не идти же мне действительно в парадняк с носильщиком или подстилкой капитану Белоконю!
Я вышла со двора на улицу, поискала глазами телефон-автомат, вошла в будку и сняла телефонную трубку. Гудок в трубке означал, что телефон работает. Я набрала «02».
— Милиция! — тут же откликнулся женский голос.
— 39–12, — сказала я.
— Соединяю.
И почти без паузы в трубке возник голос Гольдина:
— Алло! Гольдин слушает!
Я молчала.
— Алло! — снова сказал он нетерпеливо. — Майор Гольдин слушает!
— Это я…
— Аня?! — обрадовался и не поверил голос Гольдина. — Ты? Ты?
— Да, я, — сказала я сухо, чтобы не дать ему повода приглашать меня в кабак, как Белоконь. — Мне нужно вам что-то сказать.
Но Гольдин не обращал на мой сухой тон никакого внимания.
— Ты где? Ты еще в Москве? — кричал он радостно.
— Да. Еще… У меня нет денег на билет. Но дело не в этом. Мне нужно вам что-то сказать. Срочно. Но не по телефону. Это важно…
— Старушка, я сейчас по дороге во Внуково! Мы через полчаса улетаем в Красноярск. Ну, ты понимаешь — с кем… А где ты? На вокзале?
— Нет, у площади Маяковского.
— Слушай, знаешь что? Запомни адрес: улица Красноармейская, 5, квартира 17. Езжай туда.
— А кто там?
— Никого. Это моя квартира. Можешь располагаться, я позвоню тебе из Красноярска.
— Но как же я открою?
— Не смеши меня, следователь! Там английский замок… Извини, я больше не могу говорить. Запомнила? Метро «Аэропорт», улица Красноармейская, 5, квартира 17. Я позвоню из Красноярска. Бай!
И — гудки отбоя.
«Вот так, Ковина, — сказала я себе. — Теперь у тебя в Москве сразу две квартиры. Одна где-то на Фрунзенской, а вторая на Красноармейской».