– Не забудьте: вы сожгли задницу русскому рабочему, – напомнила Александра.
– Ебать его задницу! – воскликнул Винсент. – Это была самозащита! Я не пойду ни в какую тюрьму! А хочу говорить с моим послом! – И ухватив руками стальную решетку, крикнул майору: – Hey, listen! Я иностранец, но я знаю мои права! Я хочу позвонить послу Соединенных Штатов!
– Fuck off, (Отъебись!), – спокойно ответил ему майор по-английски. И стал двумя пальцами печатать на старой пишмашинке «Москва» какой-то документ. Потом поднял голову, спросил Робина: – Your name? (Фамилия?)
– Его зовут Робин Палски, он немой, – вместо Робина ответила Александра.
Майор что-то отпечатал, спросил у Александры:
– Твоя фамилия?
– Александра Каневская. А что вы печатаете?
– Направление в тюрьму и представление в прокуратуру. Его фамилия? – майор кивнул на Винсента.
– Мистер Винсент Феррано.
– What he is doing? (Что он делает?) – с беспокойством спросил Винсент.
– Он печатает направление в тюрьму.
– Неу! – снова крикнул Винсент майору. – I wonna talk to my Ambassador, do you hear me? (Я хочу говорить с моим послом, ты слышишь?)
Майор снял трубку зазвонившего телефона, что-то сказал в нее, потом посмотрел на Винсента:
– Do you have fifty thousand? (У вас есть пятьдесят тысяч?)
– Пятьдесят тысяч чего? – не понял Винсент.
– Пятьдесят тысяч долларов. Не рублей, конечно, – усмехнулся майор.
– Are you crazy?! Ты спятил? Ты взял с бандитов четыре тысячи, а у них были пистолеты! И ты взял с рабочих шесть сотен! А с нас ты хочешь пятьдесят тысяч?! За что? Мы ничего не сделали, ты же знаешь!
Майор спокойно выслушал этот монолог, потом спросил:
– Так у вас есть пятьдесят тысяч или нет?
– Послушай! Клянусь Богом: мы ничего не сделали! – с прежней горячностью сказал Винсент. – Они хотели убить нас! И у них были пистолеты, не у нас!
– Он не хочет платить, – по-русски сказал в трубку майор, положил ее на рычаг и продолжил печатать на машинке.
Робин знаками показал Винсенту: «ЭТО ИГРА!»
– Я знаю, что это игра! – ответил ему Винсент. – Он шантажирует нас. Я играл в эти игры сотни раз. Но знаешь, что меня изумляет? Они только вылезли из коммунизма, они должны быть в первом классе в таких играх. А ты посмотри на этого майора – он же гроссмейстер!
Майор перестал печатать и с улыбкой повернулся к Винсенту:
– Okay, twenty thousand. (Ладно, двадцать тысяч.)
– What's your name? (Как тебя зовут?) – спросил Винсент.
– Зачем тебе? – усмехнулся майор.
– Потому что я не имею дел с незнакомыми! – заносчиво ответил Винсент.
– Ну, Сорокин.
– О'кей, Нусорокин. Знаешь что? Если ты хочешь быть справедливым, ты должен отдать нам половину того, что ты сейчас заработал.
– Почему? – удивился майор.
– Потому что мы партнеры – ты сделал эти деньги благодаря нам! А деньги, которые ты взял с рабочих, вообще мои деньги!
– Forget it! Забудь! – усмехнулся Сорокин, у него был неплохой английский. – Эти деньги пойдут наверх! – Он показал пальцем вверх. – Но говоря о партнерстве… Вы собираетесь открыть бизнес в этом районе?
Винсент кивнул.
– Какой бизнес? – спросил майор.
– Мы делаем бронированные лимузины.
– О-о! – заинтересовался майор. – А ну-ка подробней! Какие лимузины?
– Любые. В основном «мерседесы».
– «Мерседесы»? Правда? О, это хороший бизнес! – еще больше возбудился и повеселел майор. – Очень хороший! Много бандитов купят ваши машины! Но вам нужна «крыша», протекция! И это мой район, знаете? Как насчет того, что я вас сейчас отпущу даром, и вы будете помесячно платить мне десять косых за защиту вашего бизнеса? А?
– Your English is great, – сказал Винсент, – but your manners are fucking shit!
– What? – не поверил своим ушам майор и переспросил у Александры: – Что он сказал?
– Он говорит, что у вас хороший английский, но дерьмовые манеры, – смягчила Александра.
– Why? Почему? – спросил майор у Винсента.
– Потому что джентльмены не обсуждают бизнес в камере! – заносчиво сказал Винсент. – Ты что, не зарабатываешь на то, чтобы обсудить бизнес в хорошем ресторане?
«ARE YOU CRAZY? ТЫ СОШЕЛ С УМА? – жестами возмущался Робин на улице. – ТЫ БУДЕШЬ ПЛАТИТЬ ЕМУ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЕЖЕМЕСЯЧНО?»
– Oh, sure! (О, как же!) – быстро вышагивал Винсент. – Десять тысяч хуев я буду ему платить, вот что! Мы уезжаем! – Он остановился посреди тротуара и повернулся к Робину: – Читай по губам: мы – у-е-зжа-ем! Бабэнэ?
Робин кивнул.
– Не понимаю, почему я начал тут говорить по-итальянски? – озадаченно произнес Винсент. – Я не говорил по-итальянски лет двадцать! Может, потому, что эта ебаная страна напоминает мне мою юность в Сицилии…
Но тут его исторические сантименты перебил пролетавший по улице кортеж: впереди, с большим отрывом от основной группы машин, мчался милицейский «Мерседес-300», распугивая транспорт сиреной и мигалкой. За ним по уже свободной и чистой мостовой специальным строем – «расческой» – летели серый «Мерседес-600», перекрашенный «Порше-XXI» мэра Москвы и еще один «Мерседес-300». Словно хищные торпеды – и с тем же завывающим звуком – пронеслись они по мостовой, за их бамперами вздымались снежные завитки поземки.
– Oh, fuck! – воскликнул Винсент. – Это моя машина! Я идиот! Я идиот хуев! Я отдал им свою лучшую машину! – в бешенстве и в отчаянии он готов был рвать на себе волосы. И вдруг замер, сказал холодно: – О нет! Я никуда не уеду! Я – Винсент Феррано, Сицилийский Буйвол! Я не оставлю этим ебаным русским все, что я нажил! – И закричал вслед улетевшему по проспекту кортежу: – Вы слышите меня? Я Винсент Феррано! Сицилиец! Мне плевать на деньги! Но вы мне заплатите за все! – и добавил по-итальянски: – Nessuno me lo ficca in culo! Я не позволю иметь меня в зад!
В марте 1996 года Москва была больше похожа на мировую столицу коммунизма, чем при Брежневе и Андропове. Потому что в брежневские времена о коммунизме вещали лишь скучные заголовки в «Правде» да вылинявшие уличные транспаранты типа
«КОММУНИЗМ – ЭТО МОЛОДОСТЬ МИРА!», «ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!» и «КПСС – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!»
Народ не обращал на эту галиматью никакого внимания, проклинал режим и был занят поисками еды, одежды, лекарств, блата, ходов с черного хода, путевок в Гагры и трояка до получки. А всякая общественная жизнь и политическая деятельность были ему до лампочки.