В дверную щель он еще и еще раз оглядывал эту аудиторию и студентов, которые репетировали пьесу «Трамвай "Желание"», но – Господи! – как репетировали! В сцене скандала со своей беременной женой Стеллой из-за ее сестрички-проститутки Бланш Стенли Ковальский укладывает свою жену на пол, и ложится рядом с ней, и ласкает ее, соблазняет, настропаляет на секс, а сам между делом выкладывает ей, что ее сестра – шлюха. И бедная Стелла ревет и бесится от желания немедленно переспать с мужем и нежелания знать правду о своей сестрице. А Ковальский – какой-то семнадцатилетний прыщавый парень – откровенно лезет ей одной рукой за пазуху, мнет и тискает грудь, а другая рука уже поползла под юбку. Ничего себе уроки актерского мастерства! На такие уроки Незначный бы и сам всю жизнь ходил, это не то что зубрить наизусть римское право или уголовно-процессуальный кодекс! И главное, Олег Табаков, народный артист СССР, известный всему миру по фильму «Обломов», еще поправляет этого «Ковальского»: «Не так! Ты же муж! Ты ее должен возбуждать как муж, который точно знает, какого места коснуться, чтоб она умерла от желания. А ты просто лапаешь! Ну-ка еще раз!»
Незначный убедился, что Маховой нет в аудитории среди студентов, отошел от двери, закурил и спустился в вестибюль. Черт его знает, что делать?! Уже пол-урока прошло, вестибюль и коридоры института опустели, а этой паскуды все нет. А у него же весь день до минуты расписан! Ему еще с утра нужно было в «Интурист» – это раз, потом проверить, все ли в порядке с подслушивающей аппаратурой в номере, где будут жить эти Вильямсы, потом – к режиссеру Дмитрию Ласадзе, а в 11.00 его будет ждать врач-стоматолог Семен Бобров.
Запорошенное снегом такси подкатило к парадному входу института, из машины выскочила Оля Махова: черная цигейковая шуба внакидку, в одной руке меховая шапочка, в другой – авоська с книгами и тетрадками. Незначный хмуро усмехнулся: но этим полуоткрытым пухлым губкам, по какой-то прозрачной бледности ее лица и прямой, несгибаемой в коленях походке он уже знал, что не ошибся в своих догадках, – эта мерзавка несколько суток не выбиралась из очередной постели и теперь прискакала в институт только потому, что по пятницам актерское мастерство сам Табаков ведет.
Поскальзываясь в туфельках по снегу, Махова вбежала в вестибюль института, на ходу сбросила шубку и прямиком – к вешалке, шаря шалыми глазами в поисках свободного крючка.
– Махова! – заступил ей Незначный выход из гардероба.
Она резко повернула к нему голову и тут же – вот ведь актерская бестия! – глаза ее рассиялись просто неподдельной радостью.
– Ой, Фролчик Сеич! Здрасьте! Я бегу, извините, родненький, у меня мастерство актера!
– Я тебе сейчас так побегу! – хмуро сказал Незначный.
– А что такое? Что случилось? – невинно спросила Махова, и ее фигурка раскачивалась в воздухе, словно стебель подводного цветка. – Фрол Сеич, роднуля, через пятнадцать минут перерыв, и мы поговорим. Подождите, а? А то меня Табаков убьет!
– Я тебя раньше убью. Стой! Некогда мне ждать. Где ты шляешься трое суток?
– Я у тетки была, за городом. Она заболела…
– Врешь, – спокойно сказал Незначный. – На себя посмотри. На ногах не стоишь, глаза зафаканы!
– Как вы сказали? – вскинула свои лукаво-синие глазки Олечка.
Вставлять американские жаргонизмы в русскую речь было дурным тоном во всех иностранных отделах Второго управления КГБ, этим щеголяли только молоденькие лейтенантики и выпускники спецкурсов интенсивного английского языка, который, кстати сказать, прошла в прошлом году и Олечка Махова, чтобы не только сексом заниматься с иностранцами, но и развлекать их рассказами о советской стране. Только Олечке эти курсы оказались ни к чему – сколько ни прослушивал Незначный ее постельные разговоры с иностранцами, кроме слов «ван мор» или «кам ин» там почти никаких разговоров не было.
– Вот что, – строго сказал ей Незначный. – Мастерство у тебя кончается в два часа. В два пятнадцать ты должна быть в гостинице «Националь». Назовешь администратору свою фамилию и получишь ключ от номера на двенадцатом этаже. И учти – все, с этой минуты ты на работе! И если опоздаешь хоть на минуту – это будет твой последний день в институте, даю слово офицера!
– Ну, хорошо, хорошо! Но… Фролчик Сеич, я ж не могу в гостиницу вселяться без вещей. Мне в общагу надо заскочить за чемоданом, за тряпками. А денег нет на такси. Сколько мне там дней жить нужно? С кем работать?
– Роберт Вильямс прилетает сегодня, я тебе говорил о нем.
– Ах, этот?! Ну, этого я за два дня зафакаю! Только вы его жену уберете куда-нибудь на пару часов?
– Все сделаем. Но ты должна вселиться раньше него, ясно?
– Фрол Сеич, а вы мне прошлый раз обещали, что сделаете приглашение в кино сниматься. Я ради этого канадца чуть до инфаркта не зафакала.
– Сделаю. Вот выполнишь это задание – все сделаю.
– Слово коммуниста?
– Честное слово.
– Нет, вы партийное дайте слово! – требовательно сказала Олечка и так медленно, не спеша, с затяжкой облизнула языком свои губы, что у Незначного до ломоты защемило в груди и внизу живота.
– Хорошо, партийное слово, – нехотя сказал он.
– Все! Целую! Побежала! Буду в два пятнадцать. Дайте трояк на обед. Потом вычтете из суточных. – Оля нетерпеливо выхватила у Незначного пятерку и, привстав на цыпочки, чмокнула его в шею. И тут же помчалась наверх, на второй этаж.
– Смотри, Ольга! – крикнул ей вслед Незначный. – Я там буду в два двадцать пять. Если ты не приедешь…
– Приеду! Приеду! Я ж не идиотка! – крикнула с лестницы Ольга, и ее точеные, идеальной формы ноги, взметая на бегу коротенькую юбочку, оказались над головой у Незначного.
– Дура, ты же без трусов!… – крикнул ей Незначный.
– Я знаю, я не успела, не важно! – отозвалась, хохоча, Махова и исчезла.
Незначный сокрушенно покачал головой и вздохнул. Ну и работка у него! Ладно, ножки – и какие ножки! – мы приготовили доктору Вильямсу. Добро пожаловать, доктор Вильямс, угощайтесь! Теперь нужно позаботиться о вашей Вирджинии…
«Объявляется посадка в самолет советской авиакомпании «Аэрофлот», следующий рейсом Лондон – Брюссель – Москва. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу номер пять. Повторяю…»
Бархатный женский голос плыл по брюссельскому аэровокзалу, повторяя объявление по-русски со смешными и неправильными ударениями и нерусским акцентом, но именно этот нерусский акцент сжал Ставинскому сердце. Все. Ловушка закрывается. Он сам идет в западню, в капкан. Конечно, он помнит последний инструктаж Мак Кери. И фотографию какого-то гэбэшного майора Незначного, который занимается вербовкой американских туристов. И фотографии его помощников и помощниц – перед отъездом Мак Кери несколько часов инструктировал его о кагэбэшных ловушках, поскольку шеф русского отдела CIA приказал показать Ставинскому и Вирджинии все, что они знают о работе американского сектора туристического отдела КГБ. А они кое-что знают. На той «заветной» карте, которую так любовно бережет в своем сейфе майор Незначный, далеко не все цифры соответствуют действительности – кое-кто из «крестников» Незначного нашел в себе мужество по приезде в США прийти в CIA и рассказать о том, как его вербовали в Москве. И Мак Кери выложил перед Ставинским и Вирджинией весь набор излюбленных приемов Незначного, вплоть до фотографии его «козырной карты» – соблазнительной красотки Оли Маховой. Теперь две контрразведки разыгрывали новую партию, где королем и ферзем были Ставинский и Вирджиния. И CIA готовило Ставинского к этой партии, как могло, но все понимали, что нельзя предугадать все ходы противника. Единственное, в чем мог быть уверен Ставинский почти наверняка, – это то, что 16 ноября в автоматической камере хранения Ярославского вокзала, в ящике № 217, который открывается шифром 141516, его будут ждать, как он и просил, два комплекта советских документов, деньги на первое время жизни в СССР и указание, как выходить на связь с CIA в случае крайней необходимости. И – все. Господи, но ведь больше не будет этой нерусской чистоты вокзалов, этих мягко-негромких голосов стюардесс и продавщиц, этих зеркальных, словно вымытых дорогим шампунем, блестящих витрин, за которыми есть все, абсолютно все, неограниченно все – японская радиотехника, китайский фарфор, парижская косметика, шотландская шерсть, итальянская обувь, бразильская кожа, канадские меха, израильские цветы и фрукты, американские сигареты, смирновская водка и сотни ликеров, вин, коньяков, бренди и виски со всего мира. Не будет.