– Неужели все так сурово?
– А ты еще этого не понял?
– Значит, полная обреченность? – продолжал настаивать Пафнутьев.
– Не думаю, что это именно полная обреченность... Но что это обреченность на данном этапе исторического развития, – Невродов усмехнулся, смягчая выспреннюю фразу, – в этом нет сомнения.
– Но с Анцыферовым мы справились?
– Теперь я вижу, что тебе и в самом деле рановато занимать пост прокурора города. – Невродов посмотрел на Пафнутьева почти с жалостью. – Прежде всего, я не могу сказать, что мы уже справились с Анцыферовым. Все впереди. Да, мы нанесли удар, неожиданный и потому производящий впечатление успешного. А во-вторых, мы расправились, если расправились... Со своим же. Ты на чем-то сыграл, я слукавил, Анцыферов по глупости сам подставил бок...
– Неужели все так сурово, – повторил Пафнутьев, но уже без вопроса.
– Скажу тебе, Павел Николаевич, еще одно... – Невродов наклонился к столу, чтобы быть ближе к Пафнутьеву, и проговорил чуть слышно: – Сысцов так просто Байрамова не отдаст. Анцыферова отдал, а его – нет.
– Это догадки или есть основания?
– Областному прокурору не положено опираться на догадки. – Невродов встал, подошел к двери, выглянул в приемную и, закрыв дверь плотнее, вернулся к своему столу. – Так что? Ты не хочешь поменять цель?
– Авось! – Пафнутьев махнул рукой, как бы отбрасывая все страхи, которыми пытался остановить его Невродов.
– Павел Николаевич... Мы с тобой с некоторых пор стали вроде соратников по борьбе... Или по интригам, называй наше сотрудничество как знаешь. Но я стараюсь быть верным соратником. В данном случае моя верность по отношению к тебе заключается в том, что я честно и откровенно предупреждаю тебя о грозящей опасности.
– Это не так уж мало, – неуверенно проговорил Пафнутьев, чтобы как-то откликнуться на торжественные слова Невродова.
– Я знаю, что это и не много... Не надо мне подыгрывать. Ладно, скажу... Однажды я по неосторожности и самонадеянности ткнулся в его владения...
– Во владения Байрамова?
– Да. Именно.
– И что же?
– Моя дочка не вернулась из школы домой.
– Похитили?
– Называй как знаешь. Ее не было всю ночь. Ученица десятого класса. Невинное домашнее создание.
– Так, – крякнул Пафнутьев. – Ваши действия?
– Никаких действий. Я молчал. Не поднимал ни милицию, ни омоновцев. Я даже не позвонил никому, хотя знал, что есть люди, которым я могу позвонить. Ты тоже знаешь эти телефоны. Не позвонил. Утром позвонили мне... Я уже ждал этого звонка. «Ну и что? – спрашивает меня молодой голос с южным акцентом. – Как будем жить дальше?» – «Мирно будем жить», – ответил я, потому что за всю ночь не смог придумать другого ответа. «Поверим на слово, – ответили мне. – Через час девочка будет дома. И совет... Не надо, папаша, подвергать ее таким испытаниям. Она у вас ребенок впечатлительный...» Через час действительно подъехала машина... Такси. Маша вышла из машины и направилась к дому. И уже в подъезде потеряла сознание. Неделю молчала. Сейчас это другой человек... Больше я не подвергаю ее таким испытаниям. – Невродов быстро взглянул на Пафнутьева из-под бровей, словно желая убедиться, что тот все услышал и все понял.
– Круто, – обронил Пафнутьев.
– Больше я не хочу подвергать ее таким испытаниям, – повторил Невродов. – По правилам я могу играть с кем угодно, что бы ни стояло на кону и как бы ни были малы мои шансы. Но без правил – я пас. – Он посмотрел на Пафнутьева с явной беспомощностью.
– Я не знал об этом.
– Об этом никто не знает, кроме тебя. Надеюсь, и не узнает, да, Павел Николаевич?
– Договорились.
– Что скажешь?
– У меня нет дочки, – ответил Пафнутьев.
– Если потеряешь осторожность, если поднимешься из окопов... То у тебя ее и не будет.
– Авось. Я знаю одну очень приличную женщину, которая не откажется помочь мне обзавестись дочкой.
– Шутка, да? Рисковый ты мужик, Павел Николаевич... Хорошо, что я не поддержал Сысцова и не вселил тебя в прокурорский кабинет. А то не знаю, чем бы все и обернулось...
– Да, это было правильное решение. Теперь у меня развязаны руки.
– Развязаны, говоришь? Но ты уже побывал в их власти? И руки у тебя там, как мне помнится, были не очень свободны, они не были развязанными.
– За мной ответный ход.
– Ты его уже сделал.
– Анцыферов? – спросил Пафнутьев.
– Да, это достаточно сильный ход.
– Валерий Александрович... Ну и что с того? Ну сильный ход, ну очень сильный... Их ферзь безнаказанно гуляет по всей доске. Давайте так договоримся... Вы уходите в сторону? Ваше право. У вас есть для этого основания, и не мне сомневаться в правильности такого решения. Принимается. Один вопрос: мешать не будете?
– Готов даже помогать. Помогать, но не участвовать.
– Это прекрасно!
– Ты в опасной зоне, Павел Николаевич. Скажу тебе и следующее... Не исключено, что этот наш разговор вскоре станет известным и Байрамову. Ты понимаешь, что это значит?
– Не от меня.
– Это не важно.
– Как же они вас запугали, Валерий Александрович... Вы не доверяете собственным телефонам?
– Ты в опасной зоне, – повторил Невродов.
– Я уже где-то слышал эти слова... И начинаю привыкать.
– А вот это уже самое страшное в твоем положении – начать привыкать.
– Авось, – третий раз за время разговора повторил Пафнутьев и поднялся.
– Ни пуха, – пожелал Невродов.
– К черту! – весело ответил Пафнутьев, но заныло, заныло у него в душе, как было с ним однажды в далекой юности, когда пришлось ему прыгать с парашютом. Он почувствовал провал, бесконечный провал под ногами и где-то далеко внизу – желанную, недоступную землю, на которую можно стать обеими ногами и ощутить твердую, надежную почву. Но до нее еще надо было лететь и лететь. И дай бог, если раскроется парашют.
* * *
Халандовский вначале опасливо выглянул в дверной глазок и, лишь убедившись, что звонит Пафнутьев, узнав его, открыл дверь. И тут же, едва пропустив гостя в квартиру, закрыл дверь снова, не забыв бросить настороженный взгляд на площадку.
– Проходи, – негромко сказал он и запер дверь на замок.
Что-то изменилось в Халандовском, что-то в нем сильно изменилось. Человек, знавший его в прошлом, наверняка поразился бы переменам – вместо самоуверенного и благодушного он увидел бы перед собой нервного, подозрительного, издерганного. Впрочем, скорее всего, изменялся мир, который окружал Халандовского, который всегда радовал его красками, прелестями и возможностями.