— Какой же ты, Ванька, хитрый! — восхитился Пыёлдин. — Ты же просто обалденно хитрый!
— Это не я, — махнул рукой Цернциц. — Это все деньги, Каша. Тебе столько всего предлагают, когда у тебя есть деньги, что самому думать уже не надо. Только выбирай. Деньги становятся силой, физической силой. Вокруг них создается мощное силовое поле. И в этом поле как бы сами по себе возникают разные вещи — лифт, вделанные в стены автоматы, подвалы с бронированными машинами, тоннели в десятки километров длиной…
— Ни фига себе, — подавленно бормотал Пыёлдин. — Ни фига себе… Вот бы в камеру такой лифт, такой тоннель… А? Ванька? Что скажешь?
— Я же объяснил… Нужны деньги, чтобы все желаемое возникало само по себе.
— А миллиона будет маловато?
— Смотря что пожелаешь… Красавицы вокруг тебя возникнут. Друзья завертятся в бесконечном хороводе… Приблизятся острова — Канарские, Багамские… Страны приблизятся… Все окажется рядом. В шкафу твоем появится тряпье, бар наполнится пойлом, в холодильнике начнут возникать продукты, напитки…
— А со мной? Со мной миллион может что-нибудь сделать?
— С тобой? — Цернциц как бы впервые осмотрел Пыёлдина с головы до ног. — Сделает.
— Что сделает? — осевшим голосом спросил Пыёлдин.
— Росту прибавит сантиметров пять, не больше, в плечах шире станешь… Зубы побелеют, кожа приобретет розовый оттенок… Так примерно. Ноги вот у тебя, я смотрю, кривоваты… Выровняются.
— Сами по себе?!
— Конечно! Миллион-то работает. Однажды утром обнаружишь возле подъезда машину… Скорее всего «Мерседес». Или джип какой-нибудь.
— Я не умею водить! — почти в панике воскликнул Пыёлдин.
— С водителем будет машина. И потом, знаешь, Каша, никогда нельзя заранее предугадать точно, что именно с каким человеком произойдет, как повлияет на него этот миллион. Один вдруг начинает толстеть, с другим вообще начинаются невероятные превращения, и он за полгода может сделаться совершенно дряхлым, старым и немощным, перестает узнавать близких людей, забывает собственное имя, собственное прошлое… Предсказать невозможно. Один мой помощник… Страшно даже вспомнить… После третьего миллиона он… это… Начал в женщину превращаться.
— Это в каком же смысле? Гомиком стал? Голубым?
— Нет, Каша, нет… Хуже. Он стал бабой. У него выросли груди, отросли длинные волосы. Ну а все, что мешало… Отвалилось. Само по себе. Стало усыхать, чернеть, как перетянутая ниткой бородавка… И отвалилось. Как-то снял вечером штаны, а оно на пол и вывалилось. Сухонькое, маленькое такое, черненькое… Как корешок.
— А на этом месте? — спросил побледневший Пыёлдин.
— Ну… — Цернциц помялся, не зная, как объяснить происшедшее. — Разверзлось… И заросло шерстью… На анализы его водили, на экспертизы всякие… Пытались как-то остановить процесс… Ничего не помогло. А когда шерсть пошла, ее, конечно, тоже исследовали… Оказалась женской.
— И со мной может такое произойти? — Руки Пыёлдина вздрагивали, и в такт этой дрожи колебался ствол автомата, который тоже, казалось, начал нервничать.
— Не должно, — без уверенности сказал Цернциц. — Я так думаю, Каша… Не должно.
— Но и не исключено?
— Кто может сказать… Говорю же — непредсказуемо.
— А этот твой… Помощничек… Когда бабой стал, процесс остановился? Или он продолжает и дальше во что-то там превращаться?
— Нет, на этом все прекратилось. Уж замуж вышла, беременная ходит. Мальчика ждет… Хочу, говорит, мальчика.
— И никого не узнает? — пробормотал Пыёлдин в полном смятении.
— Не всех… Далеко не всех. Ну, ладно, Каша, пошли дальше. — И Цернциц, не оглядываясь на потрясенного Пыёлдина, подошел еще к одному неприметному шкафчику. Оказалось, что и это вовсе не шкафчик, а еще один проход, который вел куда-то в темноту. Цернциц вошел внутрь, и тут же проход осветился. Пыёлдин осторожно двинулся следом, стараясь ни к чему не прикасаться, убедившись уже в том, что здесь лишних кнопок нет, что каждая таит в себе если и не смертельную опасность, то уж очень крутую неожиданность.
Коридорчик оказался совсем небольшой, и уже через несколько шагов оба оказались в слабо освещенной комнате, одна из стен которой представляла собой стальную плиту, густо утыканную всевозможными колесиками, рычажками, дисками с цифровыми дырочками. Лампочки, рассыпанные по бронированной стене, то вспыхивали одновременно, то затевали перемаргивание, то вдруг все сразу гасли, и от этого становилось как-то жутковато.
— Чего это они? — спросил Пыёлдин, показав на бегающие по стене огоньки.
— Определяют степень опасности.
— Ни фига себе, — в который раз повторил Пыёлдин. — И долго они так будут перемигиваться?
— Уже закончили… Меня узнали и успокоились.
— И меня узнали?
— Они поняли, что ты со мной.
Цернциц с интересом оглядывался по сторонам, видимо, и ему не часто приходилось бывать здесь. Проходя мимо стальной стены, он любовно касался рычажков и колесиков, касался вспыхивающих под его ладонью лампочек.
— Стой! — вдруг услышал он неожиданный вскрик Пыёлдина. Оказывается, тот, увидев, как за его спиной медленно и неотвратимо закрывается массивная дверь, бросился к ней, пытаясь остановить, но дверь слилась со стеной так плотно, что остался лишь еле заметный шов. — Где мы? — нервно спросил Пыёлдин, шаря глазами по стенам.
— Это сейф, Каша.
— А где деньги?
— За этой вот стеной, — Цернциц ласково похлопал ладонью по стальной плите.
— А ключ…
— Я уже говорил… Ключа нет. Вернее, он есть, но это совершенно не то, что ты представляешь. Мой голос и есть ключ к сейфу.
Цернциц медленно, будто в нерешительности, подошел к стене, повернул маленький рычажок, и тут же на стальной поверхности стены вспыхнули несколько красных лампочек. Окинув их быстрым взглядом, Цернциц удовлетворенно кивнул, как бы утомившись от чего-то непосильного, уперся руками в стену и замер, опустив голову.
— Ты чего? — обеспокоенно спросил Пыёлдин. — Поплохело?
— Помолчи!
И вдруг из стальных глубин раздался странный звук. Побледневший Пыёлдин, испугавшись непонятно чего, отшатнулся к противоположной стене и только там, уперевшись спиной в холодную поверхность, догадался — это был глубокий, словно долго сдерживаемый вздох. В нем ощущались бесконечная мощь и бесконечное превосходство. И еще была еле превозмогаемая усталость. Вздыхал не человек, да и животное, каким бы громадным оно ни было, так вздохнуть не могло.
— Слушаю тебя, — произнес голос, от которого у Пыёлдина изморозью пошла спина. Звук голоса шел не из динамиков, это не была магнитофонная запись, слова явно рождались прямо сейчас, в эти мгновения.
— Это я, — сказал Цернциц, не поднимая головы.