Тень идущего на посадку самолета неожиданно накрыла всех троих, и они, словно почувствовав на себе взгляды, вразнобой помахали руками. Сделав круг над стройкой, над Проливом, самолет резко пошел на посадку, коснулся лыжами утоптанного снега, пронесся по полосе и остановился в нескольких метрах от Панюшкина, обдав его снежной пылью. Когда осела пыль и замер мотор, помощники стояли рядом с Панюшкиным.
– Ну что они там, мороза боятся? – нетерпеливо сказал Званцев. – Или передумали? Может, так и улетят?
– Дверь примерзла, – подсказал Жмакин. – Запор прихватило.
А Хромов все смотрел в сторону Поселка, будто ждал от кого-то сигнала, прятал лицо и ворчал в том смысле, что, мол, уж если прилетели, то никуда не денутся, околели они там от холода, вот и сидят, разогнуться не могут.
Наконец в самолете послышалось какое-то движение, глухие удары, дверь шевельнулась и вдруг провалилась внутрь. Раздались оживленные голоса, в полумраке самолета показались ярко освещенные солнцем лица. Слепящий свет дня вынуждал всех прыгать на лед чуть ли не с закрытыми глазами.
– Приехали, значит, – сказал Панюшкин, широко улыбаясь. – Ну-ну... Добро пожаловать. Надеюсь, вам здесь понравится и вы с пользой проведете время. Надеюсь, результаты вашей работы не замедлят сказаться.
– Кончай язвить, Николашка! – тонко крикнул маленький толстый человек в черной шубе мехом наружу. Подскочив к Панюшкину, он вытащил розовую ладошку из рукавицы, сжал ее в кулак и покрутил перед самым носом начальника стройки. – Ну, попался ты, Николашка, ну, попался! Вот ты где у меня, понял? Ох и покрутишься, ох покрутишься, мать твою за ногу! – Он закрыл глаза и покачал головой, будто сам ужаснулся положению, в котором оказался Панюшкин. – Мы тебя, волка старого, всем скопом так отфлажкуем – взвоешь!
Это был Чернухо. Главный специалист заказчика, единственный человек из всей Комиссии, которого Панюшкин опасался всерьез.
– Кого вы привезли, Олег Ильич! – воскликнул Панюшкин, пожимая руку Мезенову. – Ведь это же злобный человек! Он жаждет крови! Он загрызет меня из любопытства!
– По-моему, он просто проголодался. Всю дорогу говорил только об оленине.
– Нет, Николашка, олениной не откупишься! Тайменя на стол! Тайменя!
– Знаю, придется тебя и рыбкой угостить, чревоугодника старого... Вон разнесло как!
– А вот, Николай Петрович, познакомьтесь, пожалуйста, – Мезенов легонько подтолкнул к Панюшкину еще одного члена Комиссии – Это Тюляфтин. Представитель министерства. Очень грамотный специалист и, как мне кажется, прекрасный человек.
– Здравствуйте, – изысканно-тощий Тюляфтин вежливо поклонился.
– Ну что ж, очень приятно, – Панюшкин с удивлением ощутил в руке узкую влажную ладошку, которая лишь слегка шевельнулась и замерла в ожидании, пока ее отпустят. «Прямо-таки лягушачья лапка», – подумал Панюшкин. Еще раз взглянув на Тюляфтина, он увидел его молодость, взволнованность Севером, самолетом, этим вот не совсем обычным перелетом и несостоятельность. «Во! – воскликнул про себя Панюшкин, обрадовавшись тому, что нашел нужное слово. – Несостоятельность». – Первый раз на Севере? – спросил Панюшкин.
– Да, и вы знаете, – это потрясающе! Я вообще-то ехал сюда с опаской... Все-таки экипировка у меня не рассчитана на районы, весьма удаленные от Белокаменной... Но вот Олег Ильич маленько выручил, обул... Как-то все у вас здесь необычно... Край земли... Новый год, наверно, встречаете, когда мы еще на работе сидим...
– Ну, насколько мне известно, тридцать первого декабря в нашем министерстве сидят отнюдь не за рабочими столами! – засмеялся Панюшкин.
– Не скажите! Я вот недавно был в Средней Азии... Там тоже... Но это! У меня нет слов! Вы счастливый человек, Николай Петрович!
– Меняемся? – быстро спросил Панюшкин.
– Чем? – не понял Тюляфтин.
– Вы становитесь начальником строительства, а я перехожу в члены Комиссии? Идет?
– Заюлил, Николашка! – радостно закричал Чернухо. – Заюлил!
– Моя фамилия – Опульский, а зовут – Александр Алексеевич, – подошел высокий суховатый человек средних лет. – Я буду представлять здесь, с вашего позволения, областные профсоюзы.
– Ничего не имею против, – Панюшкин с интересом посмотрел в маленькие, острые глазки Опульского.
– Как вы понимаете, меня в основном будут интересовать условия жизни рабочих, их быт, если можно так выразиться, времяпрепровождение. Вы должны согласиться, что эти факторы, если их можно так назвать... – Опульский с достоинством откашлялся.
– Можно.
– Думаю, не ошибусь, если скажу, что эти факторы в неменьшей степени влияют и на сроки сооружения нефтепровода, и на его качество, и на многое другое... нежели факторы производственные. Я имею в виду сознательность коллектива, его готовность к выполнению сложных задач в сложных условиях...
Чернухо подошел и замер, вслушиваясь в слова Опульского, даже рот приоткрыл, пораженный.
– Поэтому должен вам сказать, – продолжал Опульский, – что не считаю свое присутствие здесь лишним...
– Ради бога! – успел вставить Панюшкин.
– Несмотря на то что весьма слабо разбираюсь в технических проблемах сооружения трубопровода. Между тем мне неоднократно...
– Николашка! – взвизгнул Чернухо, потеряв терпение. – Где тут у вас ближайшая прорубь? Нужно немедленно ткнуть туда этого типа, чтобы мозги ему промыть студеной северной водой, растуды его туды! А я-то по простоте душевной все думал – чего он в самолете молчит? Я ему анекдот, я ему рюмочку, а он, знай, молчит! Речь, оказывается, сочинял! Это же надо! И ведь сочинил! А?!
– Что-то вы все озоруете, – Опульский сдержанно кашлянул и отошел в сторону.
– На волю потому что выбрался! Где мой кабинет? Нет моего кабинета! Где мой канцелярский стол, мой громадный канцелярский стол, заваленный бумагами, Николашкиными жалобами, проектами, сметами и прочей дребеденью, где он? Нет его! По сторонам оглянись, Александр Алексеевич! Солнце сияет! Раздолье бескрайнее! Снег!
– Об этом уже кто-то говорил, – сдержанно улыбнулся Тюляфтин. – Под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце, снег, как вы помните, лежит.
– А! – небрежно махнул рукой Чернухо. – Терпеть не могу цитат. Скажите пожалуйста – великолепными коврами! Какие, к черту, ковры? Где вы видите эти ковры? Ковер – он мягкий, теплый... А здесь торосы, как ножи, торчат!
– Ну а вас я немного знаю, – Панюшкин подошел к человеку, который улыбался, слушая лепет Тюляфтина, словесную вязь Опульского, был в полном восторге от воплей Чернухо и вообще чувствовал себя легко и уверенно. У него на лице все было вроде крупновато – мощный нос, крупные губы, а что касается зубов, то они были из тех, которые принято называть лошадиными. И улыбка получалась большая, зубастая, сразу не поймешь – улыбается человек или скалится. А в общем, это был довольно красивый парень лет тридцати. – Вы уже приезжали к нам летом и дали, помнится, репортаж в газете. Специалисты, правда, немного ворчали, неточности им поперек горла стали, ну а в целом выступление нам даже помогло, кое-что из оборудования подбросили вне очереди. Ваша фамилия Ливнев, верно?