— О ваксе я сказал для примера... Но если дернулась рука, как у музыканта к инструменту...

— И что же ты собирался сыграть? — спросил Шихин.

— Да ладно вам, — Адуев мазнул рукой. — Тоже еще... Навалились. Сказал же — виноват. И все. И баста. И забыли. И дальше поехали.

— Поехали, — согласился Шихин. — Ты, Ваня, молодец, ты хотя бы стол не потрошил, а то ведь некоторые того... Прихожу домой, а все замки сорваны, ящики взломаны, представляешь? А в доме гость. И, главное, улыбается.

— Кто?! — вскричал Монастырский.

— Я! — таким же криком ответил Федулов. — Ну я! Ну и что?! Что это доказывает? Ни фига это не доказывает! Ну оставил меня Митька пожить в его квартире, некуда мне тогда было ткнуться, а тут подворачивается одна... Ну, познакомился я с одной обалденной бабой, невероятной...

— Со мной, что ли? — спросила Федулова.

— До тебя! Поняла?! До! Задолго до тебя и до предыдущей жены! Ты ведь знала, что я уже был слегка женат? Это ведь для тебя не тайна, нет?

— Ни одна твоя предыдущая жена для меня не тайна, — Федулова церемонно поджала губы.

— Ладно, разберемся.

— Разве ты с ними еще не разобрался?

— Заткнись. Я о другом. Познакомился. Привел в Митькину квартиру. Полный контакт. Ясно?! Полный контакт!

— Как сегодня? — спросила Марсела.

— Лучше!

— У тебя бывает и лучше?

— Боже! — Федулов схватился руками за лицо. — Дайте договорить. Дайте отбрехаться!

— Я понял, — сказал Ошеверов. — Баба разделась и ты тоже.

— Да! — закричал Федулов, обрадовавшись, что его наконец поняли. — Да!

— А ребенка вы не хотели?

— Нет!

— И тебе понадобилось что-то противозачаточное?

— Ей! Не мне! Ей! Иначе, говорит, отбой. И пришлось...

— Взломать? — уточнил Ошеверов.

— Да!

— Я слышал эту историю. И ее продолжение тоже слышал, — сказал Шихин.

— А какое у нее продолжение? — вскинулся Федулов.

— Неприличное.

— Вообще-то да... Дальше у нас с ней не совсем... Ну да это неважно.

— Вот и я о том же, — еле слышно произнесла Марсела, но Федулов услышал и почему-то возмутился.

— А вот и нет! Не то, что ты думаешь! Совершенно противоположное! Ясно?!

— Могу себе представить, — улыбнулась Марсела.

— Не можешь. Ни фига не можешь!

— А ты?

— Вы уже на «ты»? — изумилась Федулова.

— А я могу! — Федулов не пожелал услышать слова жены.

— Тогда дай тебе Бог здоровья, — почти по-матерински пожелала Марсела.

— Боже! — завыл Федулов, раскачиваясь в неподвижных, будто прибитых к полу, сапогах.

Где-то за забором на федуловский вой откликнулась черная нервная собачонка, потом еще одна, с голосом покрепче, но каким-то надтреснутым, потом, не выдержав, взвыла проносящаяся мимо электричка и понесла, понесла по подмосковным просторам крик отчаяния и загнанности, родившийся в бестолковой душе Федулова. И когда унесся к государственным дачам леденящий вой электрички, и замолкли собаки, и затих в безутешности Федулов, равнодушный голос Шихина вернул всех к прерванному разговору.

— Так ты, Ваня, говоришь, что адрес на конверте написал по оплошности?

— Я ничего по оплошности не пишу, не произношу и даже не думаю! — резко ответил Адуев.

— Какой же ты вывод предлагаешь нам сделать, Ваня? К чему склоняешь мысль нашу смятенную? — спросил Ошеверов.

— Надо подумать.

— Хорошо, — по обнаженному телу Ошеверова пробежала рябь озноба. — Хорошо... Федулов признался, что по бестолковости написал анонимку. Ты уличен в том, что казарменная привычка заставляла тебя забираться в места, куда забираться неприлично. Следовательно, мы можем сделать вывод, что письмо у Федулова похитил ты. Случайно. Без всякого злого умысла. Но на этом конверте твоей рукой написан самый главный в государстве адрес, который не оставляет сомнений в замысле.

— Донос я не посылал.

— Да хватит тебе, папаня, мозги пудрить! — сказала Марсела. — Ты же давно переписывался с этими ребятами!

— Какими ребятами? — повернулся к ней Адуев. Вот так однажды поверился к Автору зубр в Беловежской Пуще, когда тот неосторожно вознамерился сфотографировать его с близкого расстояния. — Какими ребятами, спрашиваю?!

— Ну, из этой конторы! Тебе нужно было какое-то разрешение или что-то в этом роде... Я помню, письма валялись у нас дома с твоими вопросами, с их ответами... Ну? Вспомнил?

Набычившись, Адуев некоторое время смотрел на дочь, потом устремил глаза в пол и стоял так на манер беловежского зубра, не зная, в какую сторону броситься, кого подмять, кого поддеть на рога, с кого начать. Вынув из тесноватого пиджака платок, явно куцый для вспотевшего лба, Иван вытерся им, поднял голубые, тоже маловатые для его лица глаза и устало улыбнулся, покончив с громадной умственной работой.

— Все ясно, — сказал он. Повернувшись к Игореше, который за всем происходящим наблюдал с доброжелательной заинтересованностью, Адуев погрозил ему пальцем. — Ах ты, шалун, ах, как ловко все устроил... Ишь! — и опять погрозил Ююкину сильным, натренированным в вынужденных посадках и погружениях пальцем. — На конверте мой почерк, значит, я и отправлял, да? Как просто... Шалун! — протянул Адуев улыбчиво, но глаза его были холодны.

18

Ну что, будем продолжать расследование или поверим Автору на слово? Давайте поверим, а? Право же, я чувствую себя неловко, путая следы и перебрасывая подозрения с одного невиновного человека на другого. Так ведь сложится впечатление, что все они какие-то подпорченные, все с гнильцой, а на самом-то деле ничего подобного. Обычные люди. Как и мы с вами, иногда вольно или невольно сваливаются в конфуз, в срам, в позор, а куда деваться — жизнь.

Выстроить четкое обвинение, неоспоримую улику не трудно. Можно убедительно и подробно описать, как однажды Игореша пришел проведать больного Адуева, а тот попросил лучшего друга бросить в почтовый ящик несколько писем. Ююкин, конечно же, согласился, невелик труд, опять же приятно друга выручить. Но, остановившись у почтового ящика, не мог он удержаться от простительного любопытства — куда это пишет лучший друг, если до Нового года далеко, а майские праздники миновали? И выясняет — Адуев состоит в переписке с одной очень интересной конторой, за которой еще с довоенных времен, чуть ли не с тридцать седьмого, если не с двадцать седьмого года тянется весьма своеобразная репутация, а проще говоря, идет дурная слава. Тут кто угодно вздрогнет и почувствует биение собственного сердца — не на меня ли пишет Адуев, не меня ли продает по дешевке...