— А ты, Илья, уверен, что я хочу знать автора анонимки? — тихо спросил Шихин.
— Боишься потерять верного друга? — Ошеверов исподлобья уставился на Шихина. — Хочешь ты того или нет, но одного дружка я тебя лишу. Доносы не пишут чужие люди. Наша жизнь им безразлична. Пишут те, кого волнуют наши радости, тревожат успехи, гнетут надежды и упования. Когда узнаем доносчика, то окажется, что мы часто пожимали ему руку, чокались с ним и пили за дружбу.
— Это печально, — заметил Шихин. Он посмотрел в свою соусницу и, убедившись, что она пуста, наполнил ее, наполнил остальные стаканы, чашки, баночки. — Я полагаю, нам надо выпить. За дружбу.
— Да! — подхватил Адуев. — Обязательно! Нам нужно выпить за истинных друзей, без которых жизнь была бы тусклой и бесполезной, без которых мне бы никуда не всплыть из морских пучин, не справиться с вынужденной посадкой! Выпьем за то, чтобы никогда черная кошка не пробежала между нами, чтобы и через годы мы, собравшись за этим столом, были столь же близки, чтобы искренни и чисты были наши помыслы! Налей, налей бокалы полней! — надсадно запел Иван Адуев, не в силах выразить чувства обычными словами. Надо сказать, что, подвыпив, он частенько затягивал нечто бравурное, особенно когда за выпивку платил кто-то другой. — А тебе нельзя, — сказал Иван дочери. — У тебя послезавтра экзамен.
— И не собираюсь, — ответила Марсела, передернув плечом.
Пусть передергивает, нас это в общем-то не касается, тем более что и экзамены у нее не затянутся — она завалит первый же, и зареванная, с распухшим носом, вернется в свой город, где вскорости выйдет замуж и успокоится. Но ненадолго, потому что муж окажется простоватым, явно ее недостойным ни по своим внешним данным, ни по внутренним. Посоветовавшись с папой, то есть с Иваном Адуевым, она скажет мужу, чтоб тот уходил. И тот уйдет. Молоденький парнишка, со своими незрелыми представлениями о семейном счастье, чего от него требовать? Обиделся и ушел. Просто поднялся и вышел в дверь. В домашних шлепанцах на босу ногу. Ничего поступок, а? И характер тоже ничего. Даже пиджак его остался на спинке стула, а в нем двадцать семь рублей. За одеждой своей не заглянул, хотя Марсела очень на это надеялась. К тому времени она уже отвыкла спать в одиночку и когда оказалась на своем диване одна, когда прошла неделя, месяц, а она все спала одна, а чаще и не спала вовсе, единственной ее надеждой стал пиджак, за которым муж, как она надеялась, рано или поздно придет. Он не пришел за своим тряпьем до сих пор, хотя прошло уже немало лет. И надо же, какие бывают извивы человеческой психики — мужнины трусики, носочки, рубашонки и штанишки, все, что осталось от того замужества, Марсела хранит, можно сказать, свято. Ни единого носового платка не выбросила. Сейчас ей далеко за тридцать, она работает не то механиком, не то контролером в кинотеатре, и если и есть у нее недостаток, то вполне объяснимый и простительный — любит Марсела выпить. А выпив, как бы возвращается к себе изначальной, становится обыкновенной Маруськой. Протрезвев, опять ощущает наплыв адуевского гонора и не может ничего с ним поделать. А так ничего, в остальном все в порядке. Но до этого еще далеко, так далеко, что неизвестно, состоится ли все это, хотя чего это я, уж состоялось. Но пока — далеко. Пока возвращаемся на Подушкинское шоссе, где Ошеверов, взбудораженный вином и предстоящим разоблачением доносчика, ходил по дому, громыхая и восторгаясь.
— Невероятно! Самые настоящие бревна! Бревна! Митька! Валя! Да вы не знаете, где живете! Вот когда окажетесь на пятом этаже дома, у которого нет даже чердака и потому крыша его и промерзает, и раскаляется на солнце, когда вы нанюхаетесь запаха сырого бетона, извести, масляной краски и прочей гадости, когда вы с мое пострадаете в бетонной клетушке...
— Между прочим, в тех клетушках есть канализация! — несколько назидательно заметила подвернувшаяся Марсела.
— О Марселина! — Ошеверов положил девушке на плечо тяжелую руку. — Если бы ты знала, как приятно иногда в дальних и опасных путешествиях встретить человека, который сразу увидит главное! Дай Бог тебе счастья в жизни, а пока не мешай мне восхищаться, я так редко чем-то восхищаюсь, и самое обидное — потом оказывается, что зря.
— Боюсь, Илья, что тебя и сейчас подстерегает нечто похожее, — заметила Валя.
— Не гневи Бога! — серьезно сказал Ошеверов. — Вы в хорошем месте. У вас все в порядке.
— Нет-нет, на дом я бочку не качу! — рассмеялась Валя. — Просто боюсь, как бы ты в нем не разочаровался.
— Не успею! — заверил Ошеверов. — У меня не будет на это времени. Так... — Он оглянулся по сторонам. — В подвал я уже заглядывал... Террасу освоил... Чердак! Хочу видеть чердак, — и он, приставив лестницу напротив лаза в потолке, полез наверх и вскоре скрылся в чердачной темноте. Некоторое время сверху доносилось лишь невнятное бормотание, шуршание сухого сена, потом послышались металлические удары, что-то упало, раздался испуганный вскрик и наконец все стихло. Но когда Шихин решил тоже подняться и убедиться, что с Ошеверовым ничего не случилось, в лазе показались его пятки. Сосредоточенно сопя, Ошеверов спускался вниз. И что-то тащил с собой — неудобное, тяжело постукивающее о лестницу, о бревна и даже, похоже, об ошеверовскую голову. Когда Илья спрыгнул наконец на пол и повернулся к свету, все увидели у него в руках большое ржавое ружье.
— Боже! — воскликнул Шихин. — Где ты его взял?
— Понимаешь, развалился я на сене, лежу, балдею, руки разбросал в стороны, ну, думаю, здесь и заночую — сеном пахнет, никто про канализацию не напоминает... И тут рука моя, сама по себе начинает так тихонько сено перебирать и соскальзывает к тому месту, где стропила крепятся... Как черт подтолкнул! Чувствую — что-то там лежит! Я уже внимательней ощупал щель и, пожалуйста! — Ошеверов с изумлением рассматривал свою находку. — И вот там же обнаружил, — он с трудом выдернул из кармана небольшой мешочек, затянутый шпагатом. Развязав узелок, Ошеверов вытряс на ладонь из мешочка пять патронов тускло-желтого цвета.
— Судя по весу, с боевыми зарядами патроны, — зловеще проговорил Ошеверов.
К этому времени вокруг столпились гости, что-то говорили, восклицали, удивлялись, но в общем-то ничего существенного не сказали, и воспроизводить их бессвязные восклицания не будем. Главное — ружье видели все, его ощупали, подержали в руках, кое-кто попытался даже целиться в белок, в Шамана, но Ошеверов счел это безнравственным и свою находку отобрал.
— Да, кстати, — Илья взял Шихина под локоток и отвел в сад. — Там, на чердаке, как бы тебе сказать... Никто не живет? Человек? Или зверь какой, нет?
— А что?
— Понимаешь, когда я туда забрался, мне показалось... мелькнула тень мимо окна... Там слуховое окно и это... Тень... Вроде человек... Но когда я прошел до конца и все осмотрел — никого. Представляешь? Может, после вина показалось?
— Не исключено.
— Знаешь, даже как-то жутковато стало... Я потому и лег... Чтобы успокоиться. Думаю, подожду, может, оно опять покажется...
— Показалось?