А здравомыслящий и не угасший еще читатель, конечно, задумается — что же получается, при таком скоплении мужчин и женщин в одном саду ни разу не возникли, не прошелестели, не пролепетали нежные чувства?
Пролепетали. Но настолько постыдно, что об этом, возможно, и говорить бы не стоило, но если заговорили, то уж ладно. Опять же замечено, что постыдность более привлекает, нежели отношения безупречные с точки зрения морали и политики. Не будем удивляться и делать вид, будто не знаем, что у нас мораль и политика слились, что человека блудливого мы называем идеологическим врагом, а если кто соблазнится чуждой идеологией, немедля заклеймим как морального извращенца.
Уже упоминавшийся Федулов, помните — сутуловатое существо с отвратительно голым, без следов шерстистости телом, тот самый Федулов, который шарил но дому в поисках кофточки и рейтуз, поскольку не представлял, как еще можно потешить честную компанию, так вот этот самый Федулов и впал в блуд. Или уж во всяком случае попытался впасть, что равносильно совершенному преступлению, если отталкиваться от Уголовного кодекса.
Ведомый непутевой своей судьбой, Федулов вышел к гамаку под дубом как раз в тот момент, когда Марсела потянулась, хрустнув сильными суставами, с удивлением посмотрела на отца, но, узнав, улыбнулась виновато.
— Я долго спала?
— В самый раз, — ответил Адуев. — Хотя могла бы и еще с полчаса поспать. Две главы остались, — он с сожалением пролистал несколько страниц учебника.
— О чем осталось? — полюбопытствовал Федулов.
— Торжество идей в застойный период. Очень важная тема. Ну ничего, после ужина проработаем... Скоро ужин.
— Вот это дело, — Марсела спустила с гамака длинные ноги, не очень-то заботясь, чтобы прикрыть место, откуда они росли, потерла глаза и, кажется, только тогда увидела Федулова. — Не пойму, — не то мужик, не то баба? — проговорила она озадаченно.
— Мужик, — раздраженно ответил Адуев. — Неважный, правда, но мужик.
— Почему же неважный? — оскорбленно спросил Федулов.
— Вид у тебя не то что неказистый, а даже какой-то отвратный, — убежденно сказал Адуев. — И пришел сюда некстати, и жену свою бросил, она, бедная, который час по дорожке взад-вперед шастает, пристает к кому попало.
— Ты что-то насчет ужина говорил? — напомнила Марсела.
— Придется потерпеть... Но я уже слышу запах жареного.
— Неужели опять окунь? Ошалеть можно... Гостей положено ублажать.
— Окунь — ладно, — проговорил Адуев озабоченно, — с ночлегом бы утрясти... А то как бы не пришлось в гамаке ночевать. Надо поговорить с Митькой, пока все свободные места не расхватали. Похоже, дождь будет, — Адуев потянул носом воздух, окинул взглядом часть неба, где уже темнели, загустевали тучи.
— Хватит всем места, — беззаботно проговорил Федулов. — Там на чердаке рота солдат поместится.
— Солдаты, может, и довольны будут, а у нее экзамены на носу. Кое-что придется еще раз повторить, — хмуро заметил Адуев, недовольный настырностью Федулова.
И тут заговорила Марсела, да не просто заговорила, а выдала такое, что заставило Адуева и Федулова с изумлением посмотреть друг на друга и примолкнуть.
— Если бы ты зная, папа, — сказала она, снова опрокинувшись в гамак, — как мне надоели эти самоотверженные герои! Тебе не кажется, что все они... вроде религиозных фанатиков? Во что-то там верят, к чему-то стремятся, с чем-то борются... Оказывается, верят они в какое-то будущее, которое, никогда не видев, называют прекрасным. Ведь это немножко глупо, а? Их не интересуют факты, им плевать, что их слова не стыкуются с делами, что над ними смеются, их ненавидят — они верят! И в этом видят смысл существования. Не понимаю... Бредут по колено в собственной крови, а взгляды устремлены за горизонт, где они надеются с минуты на минуту увидеть желанные вершины. И ведь знают, что кровь им по колено, но не опускают глаза, иначе придется ответить хотя бы на собственный вопрос — из кого ее столько натекло? А кто-то будет оценивать мои знания и умственные способности по той восторженности, с какой я к ним отношусь. Чем больше восторженность, тем умнее я буду выглядеть, тем более достойна буду получить высшее образование. Я правильно все понимаю?
— Ну, ты даешь, девка! — Федулов покрутил головой, словно бы для того, чтобы размять затекшую шею, но заодно посмотрел по сторонам — не прислушивается ли кто, а если прислушивается, то как бы половчее нырнуть в малиновые кусты и затеряться там среди ежей и пауков. Дескать, не было меня среди заговорщиков, не было, и потому знать ничего не знаю и знать не хочу.
— Так нельзя говорить, — мрачно сказал Адуев.
— А думать? Можно?
— И думать нельзя.
— Не надо, папа, — Марсела повела юной своей рукой. — Не надо... Церковь рассказывает о великих лишениях, которые претерпели святые, о том, как за все им воздастся в прекрасном будущем на небесах... А чем отличаются от них вон те герои? — она кивнула на учебник. — Верь, говорят они, и воздастся. Не тебе, так детям, внукам... Разве это не религия? Разве можно поверить в эти сладкие обещания, не будучи фанатиком? И как во все времена, новая религия прежде всего принимается за разрушение прежних храмов. Говорят, татары разрушали церкви, но разве их не разрушают сейчас? У меня такое ощущение, что татары еще не ушли и только сейчас по-настоящему взялись за дело. Хотя не уверена, что татары подняли бы руку на храм Христа Спасителя... А твои приятели, — она вновь кивнула на учебник, — сделали это, не задумываясь, с восторгом и наслаждением. Дескать, на этом месте мы наш, мы новый храм построим... Ни фига не построили. Кишка тонка. И со всеми прочими обещаниями кишка оказалась тонка. Нет, не наступит прекрасное будущее.
— А что наступит? — почему-то шепотом спросил Федулов. — Какое-то будущее должно наступить!
— Какое-то наступит, — Марсела передернула плечами. Адуев некоторое время молчал, глядя в землю, наконец произнес каменным голосом:
— Я хочу, чтоб ты получила образование. Диплом. И все. А то, что ты выдала сейчас, не советую повторять нигде и никогда. Иначе с тобой произойдет то, что произошло с хозяином этой великолепной усадьбы.
— Разве я представляю для кого-нибудь опасность?
— Ты сама только что ответила на свой вопрос — будешь иметь дело с фанатиками, — вмешался Федулов. — А они ребята простые, на мир смотрят через амбразуру, перекрестие нитей, через прорезь прицела... Предприимчивые опять же, на руку скорые, образованием не отягощенные. Как ты справедливо заметила, стыдиться им нечего, взглядов не опускают и ничего предосудительного у себя под ногами не видят.
— Ладно, папа, — сказала Марсела. — Постараюсь кое-что для тебя сделать. Напишу я это сочинение, напишу. Не переживай. Я им столько самоотверженности вывалю, такие восторги выдам, такой захлеб, что они взвоют от счастья.
— Не забудь про самосожжение, — добавил Федулов. — Живой факел на фанатиков производит благоприятное впечатление. Хотя... все мы немного факелы, все немного живые, — произнес Федулов странные слова.