– Да глупости! – нетерпеливо восклицает Николь. – Читала я такие книжки! В некоторых написано, что и Анакреонт был ее любовником, и Архилох с Гиппонактом. А между прочим, они жили либо на полвека позже, чем она, либо на столько же раньше. Полный бред, верно? Вот и про гетеризм – тоже бред.
– Погоди, погоди, – бормочу растерянно, не представляя, как возразить. Да… вот и спорьте теперь о пользе классического образования! У меня оно сугубо медицинское, просто я страшно люблю читать, глотаю все подряд, ну и память у меня хорошая. Потому я и могу к месту и не к месту цитатку вставить, как известный герой известного же романа, потолковать об Ювенале, в конце письма поставить «Vale!» [34] и помню, хоть не без греха, из «Энеиды» два стиха. Хотя насчет»Энеиды» это уж чересчур, но из «Илиады» точно пару помню. Но у Николь, насколько мне известно, именно классическое образование, она Сорбонну заканчивала по курсу древних языков. Ну вот и занимается самым что ни на есть древним делом: сватает людей. – Погоди, Николь! А кто же тогда Фаон?
– Юноша какой-то, известный своей красотой. Сафо была в этого Фаона до смерти влюблена. И когда он ее отверг, она покончила с собой. Ну разве такой поступок мыслим для дамы с гетерическими склонностями?
Век живи – век учись. Все это безумно интересно, конечно, однако мы изрядно отвлеклись от основного предмета нашего разговора.
– Подожди-ка, – поворачивается ко мне Николь и приостанавливает коляску. – Мы уже почти пришли. Вон, видишь? Максвелл сидит за крайним столиком. Да вон же он! Ну, где мы с тобой позавчера сидели, помнишь? Рядом с ним мужчина в серой тенниске, видишь?
Теперь и я их вижу. Максвелл Ле-Труа и тот, с кем он хотел встретиться, сидят к нам спиной и что-то оживленно обсуждают. Неохота им мешать.
– Давай-ка постоим минуточку, и я тебе кое-что расскажу про эту картину, «Сафо и Фаон», – говорит Николь. – Короче, Максвелл по своему обыкновению сделал ремейк. Сафо изображала Марта Эйзесфельд. Она австриячка, знаменитая фотомодель, само собой, и замужем за… – Николь усмехается. – Не скажу, а то ты упадешь. Короче, хорошо, что Марта не носит фамилию мужа, иначе эта фамилия мелькала бы в газетах раз в шесть чаще, чем теперь. Только в других газетах и отнюдь не в разделах официальной хроники. Сначала я думала, Максвелл просто сумасшедший, что именно ее выбрал моделью для Сафо. Но ведь он тщеславен, как… вот уж правда что как Монторгей! [35]
Я хихикаю, оценив каламбур. Все-таки мы стоим именно на улице Монторгей.
– Короче, Сафо – Марта. Лицо Фаона теперь известно всему Парижу. Раньше он был просто красавчик по имени Борис Ковальски (хотя на самом деле – Ковалев, он не поляк, а русский) и подвизался на подиумах. Сначала все решили, что это – очередной любовник Марты. Что за беда, что она старше его на пятнадцать лет! Но вскоре в одной газетке мелькнула заметочка… Погоди-ка… Да вот же он, Фаон!
Она тычет пальцем куда-то мне за спину, и я доверчиво оглядываюсь, в полной уверенности, что мимо нас сейчас идет Борис Ковальски. Но мимо нас никто не идет. Сзади витрина, а в ней реклама парфюма «Visit» от Писсаро. Я вижу большущий портрет неописуемо красивого, вернее, красивенького, сладко-приторного мальчика с томными, влажными глазами, с ухоженными ногтями – такому маникюру позавидует любая женщина! – по пояс голого, с гладкой, безволосой кожей. Одна рука закинута за голову, и видна такая же безволосая подмышка. Бр-р… У этого красавчика, наверное, эпиляция сделана по всему телу. Петух ощипанный! Внизу плаката надпись – «For men». Как-то я не пойму: что именно на этом плакате для мужчин: парфюм или мальчонка? Вот именно!
– Это и есть Фаон? – брезгливо спрашиваю я. – А ты ничего не перепутала? Это ж пидермон какой-то. Этому плакатику только в гей-клубах висеть.
– Ты угадала, – кивает Николь. – Запомни этого мальчика, о нем мы еще поговорим.
– А кто изображал Купидона? – нетерпеливо спрашиваю я, не желая тратить время на пидермона от Писсаро.
– Ну, я вижу, ты и в самом деле знаешь эту картину! – хихикает Николь. – Ладно, поговорим о Купидоне. На картине Давида он какой-то бесполый, не то мальчик, не то девочка. И у него в руках лира Сафо. А на картине Ле-Труа стоит на коленях голая красоточка с крылышками, конкретно женского пола, – и похотливо держит ручку между ног Сафо. Ну, сама понимаешь, где. Ты представляешь?
– Ну да, – киваю я. – Представляю. Эпатажно, что и говорить.
– Эпатажно? – чуть ли не взвизгивает Николь. – На вернисаже побывал весь Париж! До этого никто и не подозревал о противоестественных пристрастиях Марты. Она была символом женственности. Как Мэрилин Монро. Но если ее мужу прощали брак с фам фаталь, роковой женщиной, то брак с вульгарной лесбиянкой не простят никогда. То есть уже не простили. Особенно после того, как выяснилось, что Борис Ковальски был любовником ее мужа.
Мигом вспоминаю своего несостоявшегося жениха, громилу Бенедикта, который исповедовал свободу сексуальных пристрастий в браке. Я решила, что он спятил, а это, оказывается, очень модно в Европе!
– Она, значит, лесбиянка, а он – пидермон?! Вот уж воистину – союз любящих сердец!
Глаза Николь смеются:
– Ты, конечно, не следила за тем, что творилось в нашем кабинете министров в мае, верно? Один портфель вдруг поменял хозяина. Прошение об отставке подал человек, который ратовал за бесконтрольный въезд в страну эмигрантов из арабских стран и громче всех кричал о необходимости национальной терпимости и поощрении браков с черными. Сам премьер чуть не ушел с поста! Хотя он был тут ни при чем, он давно пытался сладить с этим… мужем Марты. Прошли те времена, когда французы упивались демократией для всех. Так мы скоро сменим цвет кожи, цвет глаз и цвет волос. Надо поощрять браки со славянами, с европейцами, но не с азиатами и не с африканцами. Именно в этом спасение нации!
Я смотрю, вытаращив глаза. Какой воинствующей националисткой оказалась моя миленькая сваха!
– Ты что-нибудь поняла из того, что я сказала? – спрашивает Николь.
– Ну да, – растерянно говорю я. – Марта была лесбиянка, ее муж – голубой… ну и все такое. А ты вышла за Мирослава, чтобы спасти нацию.
Николь так хохочет, что Шанталь поворачивается, смотрит на мамочку и тоже заливается смехом.
– Ну, можно и так сказать, – с усилием выговаривает Николь. – Я спасла нацию, выйдя за Мирослава. Ну а Максвелл – написав портрет Марты в образе Сафо.