Внешность ее просто-таки взывала к утонченной любезности со стороны хозяина кабинета, однако Максим не спешил оказать ей эту любезность: не поздоровался и даже не предложил сесть. Несколько мгновений Елена Феррари смотрела на него сквозь вуаль, потом подняла ее и усмехнулась очень ярко накрашенными губами:
– Я не ожидала, что вы окажетесь настолько злопамятны, господин Мансуров.
– Уверяю вас, что нет! – Максим не отказал себе в удовольствии вступить с ней в словесную дуэль. – Кабы я был злопамятен, я не велел бы пускать вас в свой кабинет, это во-первых, а во-вторых, сделал бы только один телефонный звонок…
– Куда, в полицию? – перебила его Феррари. – Это было бы напрасно. Уверяю вас, что я здесь с официальной миссией, поэтому никаких претензий ни к моим документам, ни у властей ко мне быть не может.
– Ну, кто здесь всерьез обращает внимание на миссионеров Совдепии! – усмехнулся Максим. – Ваши документы, о боже… Это нонсенс!
– Я представляю отнюдь не Москву, – невозмутимо возразила Феррари, усаживаясь безо всякого приглашения, ибо поняла, что не дождется его. – Я здесь с миссией Международного Красного Креста, а вы прекрасно знаете, что даже власти Стамбула, какими бы дикарями они ни были, не рискнут связываться с Красным Крестом. Тем паче если я прибыла от его американского отделения.
Она говорила правду. Кажется, это единственная организация, которая пользуется уважением местных властей. Слишком большие деньги платит им Красный Крест, а кроме того, штаб-квартира его американского представительства находится не собственно в Стамбуле, а на пришвартованном у его пристани итальянском пароходе «Адриа», то есть как бы на территории третьего государства. Турки отчаянно пытаются налаживать отношения со Штатами, оттого и носятся с Красным Крестом, словно курица с яйцом.
Максим был искренне озадачен:
– Вы что же, теперь обитаете в Америке? Тогда спаси ее бог. Видимо, в скором времени можно ожидать, что Белый дом станет зваться Красным.
Видимо, Елена Феррари приняла эту откровенную издевку как комплимент, потому что рассмеялась:
– Не о чем беспокоиться ни вам, ни обитателям Белого дома! Я оставила заблуждения молодости и окончательно разошлась с прежними друзьями. А впрочем, не жду, чтобы вы мне поверили, и не собираюсь тратить время на убеждения. Тем паче что в Стамбуле я не столько по делам Красного Креста, сколько по своим личным делам. Собственно, я здесь ради вас.
Максим – человек очень храбрый. Пожалуй, можно сказать, что он обладает редкой разновидностью смелости – абсолютным бесстрашием. И все же, как он сказал мне, при этих словах его невольно пробрал холодок.
– Неужели у моего подъезда снова стоит ваш комиссарский «Кадиллак» с революционным матросом за рулем? Я отлично помню, чем окончился ваш прошлый визит ко мне! Или на сей раз вы желаете предложить мне работу в Красном Кресте? Но у меня, как видите, уже есть дело. – Он похлопал по крышке письменного стола.
– Да, я знаю, – кивнула Елена Феррари. – Ваша газетенка является рупором идей барона Врангеля. С вашей помощью он пытается оживить этот труп, называемый Белым движением. Однако всем известно, что этот труп уже совершенно разложился. Оживить его нельзя.
– Ого, – негромко сказал Максим, пристально поглядывая на ее оливково-бледное лицо, в котором вдруг мелькнули краски жизни. – Похоже, вы еще не вполне расстались с заблуждениями молодости!
Елена Феррари улыбнулась, но тут же вновь стала серьезной. Даже суровой, и Максиму показалось, что в ее утонченном лице проглянула прежняя комиссарская свирепость, которую он запомнил на всю жизнь.
– Послушайте, господин Мансуров, довольно играть словами. Давайте перейдем к делу. Неужели вам не надоело прозябание в этой дыре? Вы могли бы жить совершенно иначе! Вы тратите свои силы, повторяю, на попытку воскресить то, что давно и безнадежно погибло, да и с самого начала было обречено на поражение. Вы лучше меня знаете, что позиция Врангеля не пользуется поддержкой союзного командования. Вообще никто, кроме нескольких русских идеалистов, уже не верит в крушение нового российского режима. Не пора ли и вам расстаться с заблуждениями молодости ?
– Вы что, сударыня? – спросил до крайности изумленный Максим. – Предлагаете мне вернуться в Россию?
Мгновение она смотрела ему в глаза своими огромными черными глазами. Максим сказал мне потом, что у него появилось ощущение, будто они нарисованы на ее лице. В них не было ни жизни, ни глубины.
– А вы бы вернулись? – небрежно спросила Елена Феррари.
– Если бы имел удовольствие увидеть, как вас ставят к стенке, то непременно рискнул бы! – ответил он.
Это уже было оскорбление. Максим надеялся, что после его слов Елена Феррари уйдет сама и ему не придется вышвыривать ее из своего кабинета, хотя очень хотелось поступить именно так. Но если она и впрямь имела охранительные грамоты Американского Красного Креста, подобный демарш мог вызвать неудовольствие властей, а барон Врангель просил свое окружение не вступать с ними ни в какие конфликты.
Однако отвратительная гостья не ушла, а только снова растянула в гуттаперчевой улыбке свои красные губы.
– У меня нет никакого желания заманивать вас обратно в Россию и видеть, как там ставят к стенке вас , – проговорила она. – Я предлагаю вам другое – хорошо оплачиваемую работу. Если вы хотите издавать газету – извольте. Желаете призывать с ее страниц к уничтожению «красной заразы» и петь дифирамбы «белой кости, голубой крови» – да на здоровье. Вам все будет сходить с рук. Но…
– Но что я должен делать взамен? – перебил ее Максим.
– Я так и знала, что мы поймем друг друга, ведь мы же интеллигентные люди! – сказала Елена Феррари после некоторой паузы. – Взамен вы должны будете переехать в Париж и войти в руководство некоего объединения, которое планируют создать недобитки всех оттенков: белые, зеленые, вылинявшие красные и так далее. Оно будет называться РОВС, Русский Общевойсковой Союз. Нам , – она выделила это слово, – было бы желательно видеть в руководстве данной организации своего человека. Труд ваш будет вознагражден так, что какие-либо соображения этического порядка не будут иметь значения. Кроме того, вы сохраните жизнь свою и своих близких.