– Сейчас я спрашиваю! – жестко резанула она. – Что вы курите?
– Ну, «Парламент». Вон, в кителе, в кармане.
– Ага! Я так и знала… – Рогова села напротив Грущо на край кухонного стола так, что офицерская юбка открыла ее стройные ноги почти до причинного места. Грущо невольно уставился глазами в эту гибельную перспективу, но Рогову это нисколько не смутило, она даже не одернула юбку, а, допив кофе, поставила чашку на стол и спросила почти дружелюбно: – Так что? Будем колоться, майор?
Он поднял на нее глаза:
– Насчет чего?
– Насчет этих гребаных снов. Вы сегодняшний сон видели?
– Ну-у… – протянул Грущо. – В-видел. А что?
– Кабинетик узнали? – Рогова нетерпеливо застучала по столу своими красивыми тонкими пальцами. – А? Узнали?
И только тут Грущо сообразил, что в том сне, который он видел час или два назад, разговор Шубина с Андреевым происходил в его служебном кабинете на Васильевской, 3!
– Молчим, – удовлетворенно сказала Рогова. – Отпираться бессмысленно, конечно! Ведь вся страна уже этот сон посмотрела! Да и я только что была в твоем кабинете и сама проверила: два окна в решетке, в простенке двойной портрет, за окном троллейбус и в ящике сигареты «Парламент»! Ну, майор, с кем мы этот сериал производим?
– Какой сериал? – не понял Грущо, мысленно обеспокоившись, – если Рогова уже побывала в его кабинете на Васильевской, то коньяк из сейфа она изъяла или нет?
Рогова усмехнулась:
– Тупите, майор. А еще выпускник Омской академии! Или прикидываетесь, тянете время? А? Так я вам сама скажу: вчера, в первой серии этого сна все действие происходило на вашей территории, верно? И вы лично сопроводили этот маскарад и банду убийц прямо от Дома кино до Пушкинской площади. То есть под вашей охраной они прошли на кинофестиваль и стреляли в Шубина. Так? А во второй серии все действие вообще снято в вашем кабинете! Они там даже ваши сигареты курили, вот только коньяк не выпили. И после этого вы мне будете трындеть, что вы ни ухом ни рылом? – И Рогова снова застучала пальцами по столу. – Ну, быстро: контакты, имена, телефоны, явки! Ну!
И, высоко подняв левую ногу, Рогова по дуге пронесла ее у лица Грущо, а затем носком своего черного, офицерского, на небольшом каблуке ботинка бесцеремонно наступила на едва прикрытый трусами пах майора Грущо.
– Итак, я считаю до трех. Раз…
Майор скривился от боли.
– Два.
– Да я клянусь…
– Три!
Наверно, весь шестиэтажный дом Грущо проснулся в этот миг от его ужасного крика. Но вряд ли бы это удержало полковника Рогову от того, чтобы окончательно раздавить его мужское достоинство. Чуть приподняв носок ботинка, она дала Грущо возможность перехватить открытым ртом воздух и сообщила:
– Считаю еще раз. Раз…
Тут, слава Богу, на кухню пришел один из омоновцев, проводивших бесцеремонный шмон, и доложил:
– Ничего нет, Ирина Петровна.
– Не может быть, – сказала она. – Ищите! Флэшку, дискетку – что-нибудь! Они тут американскую литературу томами глотают.
Омоновец ушел, Рогова снова прижала ногой пах Грущо и сказала:
– Итак, считаю. Раз!..
Однако телефонный звонок прервал эту экзекуцию. Рогова посмотрела на навесной, на кухонной стене телефонный аппарат, потом на свои «Командирские» часы и усмехнулась:
– Ну вот! Кто это может звонить нам в четыре утра?
Грущо пожал плечами:
– Наверно, жена, Катя.
– Откуда?
– Из Америки.
– Из Америки?! О, как интересно! Она у нас связной, да?
– Она сына повезла в летний лагерь. Ему тринадцать лет.
– Удобный предлог, я понимаю. Под Москвой нет лагерей для тринадцатилетних…
– Нет, он олимпиаду выиграл, литературную…
На протяжении всего этого разговора телефон продолжал звонить, и Рогова кивком головы отправила одного из омоновцев в гостиную, а потом, когда этот омоновец принес оттуда трубку переносного телефона, приложила ее к своему уху, а трубку кухонного телефона поднесла к уху Грущо.
– Алло, Стас! – разом сказали обе трубки Катиным голосом.
– Да… – хрипло выдохнул Грущо.
– Наконец-то! Ты что, пьяный? Алло!
– Я слушаю… – сказал Грущо.
– Ты там не один? – подозрительно спросила трубка.
Грущо посмотрел на Рогову, но та предупредительно поднесла палец к губам.
– Один, конечно, – сказал Грущо.
– А почему у тебя такой голос?
– Ну, потому… Сон приснился дурацкий…
– Вот! – радостно сказала Катя. – Я потому и звоню! Тут все эмигранты про какие-то необыкновенные московские сны говорят. А я ничего не видела, я из-за этого перелета всё пропустила! Ты мне хоть в двух словах расскажи, что там было? Но сначала еще одно дело, Стасик. Ты мне дал с собой триста баксов на все три недели, а тут такая инфляция – ужас! Буханка хлеба пять долларов стоит! Ты не мог бы с получки мне еще пару сотен выслать?
Грущо не успел ответить – Рогова дала отбой. Почему-то именно то, что Грущо дал жене и сыну триста долларов на всю поездку в Америку, и просьба Кати прислать хотя бы еще двести разом убедили ее в том, что эта семья никакого отношения к ЦРУ не имеет. И она устало приказала омоновцам:
– Развяжите его.
Омоновцы отвязали Грущо от стула, он стал разминать затекшие руки, но телефон, конечно, зазвонил снова. Грущо вопросительно глянул на Рогову, та сказала:
– Ладно, жена – это святое, ответь ей что-нибудь. Она у тебя кто?
– Переводчик. – Грущо взял трубку. – Алло?
– Ты почему трубку бросаешь? – обиженно сказала Катя. – Ты там что, не один?
– Да один я, один! Просто меня по мобильнику на дежурство вызывают.
– Из-за этих снов? – насторожилась Катя.
– Ну конечно! Здесь из-за них знаешь, что творится? Вся контора на ушах стоит, и не только наша…
И он выразительно посмотрел на Рогову, но та показала ему кулак, и он свернул разговор:
– Все, Катя! Извини, я должен бежать. Как там Андрей? В порядке? Ну все, пока! – Грущо дал отбой и спросил у Роговой: – Одеться можно?
Она усмехнулась:
– Первый раз в жизни слышу от мужика такой вопрос! – И повернулась к вошедшим омоновцам: – Ну?
– Ничего нет, товарищ полковник, – доложили те.
– Тогда поезжайте в контору. А я на своей доберусь. Всё, свободны! – И, проводив взглядом уходящих омоновцев, Рогова посмотрела на Грущо: – Ладно, одевайся…
Грущо чуть поколебался – что значит «ладно»? Ей что, нравится, что он тут в одних ночных трусах? Но он все-таки встал, прошел в спальню и начал переодеваться.