— Худолей беспокоит, — не удержался от шпильки Пафнутьев и подмигнул Шаланде. — Ты не просто можешь, обязан говорить.
— Только что я был у ребят, которые полистали вьюевские бумаги...
— Ну?!
— Это было убийство, Павел Николаевич, — скорбно сказал Худолей и замолк, ожидая новых вопросов.
— Опять?! — пролепетал Пафнутьев и обессиленно опустился на стул.
— Опять?! — охнул Шаланда, припадая тяжелой грудью к столу. — Неужели это никогда не кончится...
— Павел Николаевич, — продолжал Худолей невозмутимо, — я употребил это слово в метафорическом значении, условном, если вы позволите мне так выразиться, образном... Собственно, убийства с лишением кого-либо... жизни. Этого не было.
— Убийства не было, — успокоил Пафнутьев Шаланду. — Худолей выразился иносказательно. С ним это бывает.
— Я его задушу собственными руками! — прошипел Шаланда, сверкая очами, и Пафнутьев только теперь осознал опасность, которая нависла над Худолеем.
— Продолжай, — сказал Пафнутьев в трубку и сделал знак Шаланде, чтобы тот чуть потише выражал свои угрозы.
— Там наверняка рядом Шаланда? — осмелился спросить Худолей.
— Да, он здесь. И в гневе.
— Это хорошо... Так вот, ребята, которые по нашей просьбе изучили содержимое вьюевского чемодана, пришли к твердому убеждению, что действительно готовилось безжалостное, коварное убийство Объячева. Уточняю — они имеют в виду убийство финансовое, коммерческое. Если бы Объячев выжил, если бы Вьюеву удалось с этими бумагами скрыться... То Объячев был бы не просто разорен, он оказался бы в долгах на всю оставшуюся жизнь. «Это смерть», — сказали мне ребята. Умные, между прочим, ребята, толковые, грамотные, на компьютерах во всякие игры могут играть. Я им, с твоего позволения, Паша, бутылку виски пообещал... Так что с тебя причитается.
— Я им ничего не обещал.
— Видишь, какие мы с тобой разные люди, — горестно проговорил Худолей. — Ну да ладно, тут уж ничего не изменить. Я продолжаю?
— Продолжай.
— В чемодане оказались договоры, чеки на предъявителя, расписки, в том числе расписки самого Вьюева. Причем много договоров сугубо... Есть такое очень ученое слово... Я сейчас его вспомню... Очень умное слово, я от тебя, Паша, таких слов никогда не слышал, они неведомы тебе...
— Конфиденциальные договоры, — пробормотал Пафнутьев.
— Паша! — вскричал Худолей. — Неужели это ты произнес такое причудливое, заковыристое, а главное, точное слово?! С этой минуты я буду тебя уважать еще больше!
— Заткнись.
— Есть основания полагать, что Маргарита помогала Вьюеву наполнять бумагами его чемодан. Там есть документы, касающиеся ее лично... Другими словами, это не Вьюев убегал, это они вместе пытались убежать.
— Объячев к тому времени был мертв, — как бы про себя сказал Пафнутьев.
— Да, к тому времени у него была дырка в голове, спица в сердце, клофелин в желудке и радиация по всему телу. Особенно в яйцах.
— Почему именно там? — удивился Пафнутьев.
— Радиация имеет такую особенность — собираться в этом участке тела. И яйца имеют такую же особенность.
— Какую особенность?
— Способность радиацию в себе накапливать или, как говорят ученые люди, аккумулировать.
— Хочешь поговорить? — Пафнутьев протянул трубку Шаланде. — Он о яйцах рассуждает.
— Каких?
— Человечьих.
— Передай ему, что я его за это самое место подвешу в собственном кабинете! К люстре! И включу вентилятор — чтобы он вертелся над моей головой!
— Я слышал, что он сказал, — пробормотал Худолей. — Я всегда, Паша, говорил, что Шаланда — чрезвычайно талантливый человек. Сложись его жизнь чуть иначе, он мог бы стать великим. Передай, что я не перестаю им восторгаться. Такое образное мышление, как у Шаланды, встречается чрезвычайно редко.
— Он просил передать, что постоянно восторгается тобой, — сказал Пафнутьев и отключил телефон.
— Спасибо, конечно, — проворчал Шаланда, остывая. — Я ему очень благодарен за добрые слова... Наверно, все мы бываем не всегда справедливы к людям, с которыми сводит жизнь... Но что делать, что делать, Паша!
— Скажи ему как-нибудь теплое словечко... Ему этого надолго хватит.
— Думаешь? — усомнился Шаланда.
— Уверен.
— Ну, ладно... А по делу он что-нибудь сказал?
— О! — воскликнул Пафнутьев. — Он столько, оказывается, всего узнал... Он перевернул все наши представления об этих событиях. Просто не оставил камня на камне.
— Ладно, Паша... — устало проговорил Шаланда. — Разбирайся со своим Худолеем сам. Переворачивайте друг у друга все, что вам хочется переворачивать. Что будем делать?
— Скурыгина надо ловить.
— А на фиг он нужен?
— Он убийца.
— Ты уверен?
— Да.
— Поделись.
— Хорошо. Худолей говорит, что Скурыгин...
— Если Худолей говорит, будем ловить Скурыгина. Как я понимаю, надо брать под жесткий надзор все его фирмы, квартиры, жен, детей, приятелей... Как он выглядит?
— Как и прежде. Побрился, причесался, наверняка надел свой банкирский наряд...
— Отощал в подвале-то?
— Нет. Кормили его нормально. В душ водили. Даже выпить давали.
— Так почему не сидеть? — расхохотался Шаланда. — Я бы и сам не отказался на месячишко! Дух перевести!
Отсмеявшись и вытерев со щек слезы, Шаланда сразу, будто снял с лица веселую маску, сделался серьезным и озабоченным. Вызвав заместителя, он тут же отдал приказание набросить на город сеть, густую и бдительную, чтобы беглец по фамилии Скурыгин не смог проскочить ни в одну ячейку. В считанные минуты должны быть взяты под контроль три скурыгинские конторы, нужно было срочно установить его любимый ресторан, дом, где он проживал, его загородный коттедж, гараж, адрес любовницы, адреса заправочных станций, сеть прачечных, химчисток, магазина строительных материалов, завода железобетонных конструкций — ничем не брезговал Скурыгин, ни от чего не отказывался.
— Ну как, Паша, возьмем Скурыгина? — раскрасневшийся Шаланда повернулся к Пафнутьеву, тихо сидевшему в глубине кабинета.
— Нисколько в этом не сомневаюсь.
— Я тоже, — и, повернувшись, Шаланда вышел из кабинета, чтобы отдать еще какие-то указания, сделать еще уточнения, напомнить еще о чем-то важном и срочном.
* * *
Пафнутьев смотрел выступление Шаланды по телевидению в каминном зале объячевского дома. Солнце уже зашло, и только в правом окне можно было увидеть красноватые отблески на холодных весенних тучах. По цвету они напоминали остывающий, раскаленный металл — та же синева, дымка и уже темные чешуйки отваливающейся окалины.