А дальше произошел конфуз.
Не сговариваясь, гости, каждый, полагая, видимо, что он один столь щедрый и необычный, выставили один за другим три литровые бутылки виски. Они возвышались на столе, как три световых столба, уходящих в небо и обещающих бескрайние космические выси духа и наслаждения.
Когда в комнату вошел Халандовский, держа в руках тарелку с рваными кусками лаваша, и увидел полыхающие над столом, над миром, над сознанием золотистые четырехгранные бутылки, он изумленно вскинул бровь, но быстро справился с растерянностью.
— Я смотрю, здесь собрались сплошь одни сэры, пэры и лорды? — спросил он.
— Собралась нечистая на руку челядь, — ответил Пафнутьев.
— Значит, так, ребята, — Халандовский замер, собираясь произнести нечто важное. — Я чрезвычайно благодарен за то, что вы в столь поздний час нашли возможность посетить меня и уделить немного времени. Но в этом доме, как и в каждом другом, свои законы... Надеюсь, они вас не огорчат, — с этими словами Халандовский, подхватив три бутылки виски, отставил их в сторонку. После этого удалился на кухню и вернулся с заиндевевшей бутылкой «Смирновской» водки. И водрузил ее на то самое место, где только что полыхало золотом виски.
— Возражений нет?
— Сплошь одни предложения, — уверенно заявил Пафнутьев и сел к столу на свое обычное место. — Жора, — обратился он к Шаланде, который не знал, как подступиться к столу, где ему позволено приземлиться. — Садись рядом. Со мной тебе будет уютнее. Худолей разберется, где втиснуться, хозяин вообще может не присаживаться, ему придется постоянно бегать на кухню. — Пафнутьев еще раз окинул радостным взором стол, отметив и холодную свинину, и баночку с хреном, и тончайшие кольца лимона, и бутылку, которая в тепле все это время продолжала туманиться и привлекать взгляды.
— Нет, Паша! Чуть попозже, как ты иногда выражаешься. — Халандовский мягко отвел в сторону пафнутьевскую руку, которая уже потянулась было к сверкающей инеем бутылке. — Должен сказать, что я чрезвычайно благодарен присутствующему здесь впервые моему почетному гостю Георгию Георгиевичу, — Халандовский поклонился Шаланде.
— За что? — и удивился Шаланда, и покраснел от удовольствия, смешался в благодарном смущении.
— Несколько вечеров подряд с помощью вот этого приспособления, — Халандовский кивнул в сторону телевизора, — вы брали на себя тяжкий труд рассказывать мне об ужасных событиях, происходящих в доме Объ-ячева. Должен сказать, это был рассказ грамотный, честный, откровенный, что в наше время встретишь далеко не всегда.
Столь наглой и беззастенчивой лести Шаланда не слышал в своей жизни, но, как ни странно, халандовские слова принял всерьез и склонил большую свою, тяжелую, кудлатую голову.
— Но я ничего, Паша, не слышал об этом расследовании от тебя... Может быть, и ты найдешь два словечка?
— А! — Пафнутьев небрежно махнул рукой. — Ничего особенного, ребята, ничего особенного. Все как обычно. Можно даже сказать, что иначе и быть не могло. Рано или поздно все должно было закончиться именно так.
— Пятью трупами? — удивился Шаланда.
— Их могло быть три, семь... Их вообще могло не быть. Сути это не меняет. Назовем вещи своими именами... Объячев — подонок, разбогатевший на полном беспределе. Он грабил всех, в том числе своих же подельников.
— Он не сидел, — уточнил Шаланда.
— Под подельниками я имею в виду людей, не проходивших с ним по одному делу, а занятых одним делом. Сам того не подозревая, он собрал вокруг себя личную, домашнюю, банду. И с этой бандой жил, с ней же и воевал, ее же и кормил, унижал, во всем этом находя какой-то смысл жизни. Вот вам Объячев. Продолжаться слишком долго это не могло, в людях накапливалась обида, а потом и ненависть. А ненависть имеет способность при достижении критической массы взрываться. Вот она и взорвалась. Повторяю — всего этого могло не быть, и жизнь бы в объячевском доме продолжалась. И поныне Объячев мог бы выступать по телевидению, рассказывать о своих спонсорских подвигах... Но судьба распорядилась иначе.
— Но почему столько трупов? — простодушно удивился Халандовский. Если Объячев есть предмет ненависти, а он убит — конфликт исчерпан. Я правильно понимаю?
— Правильно, Аркаша, все правильно... Но когда камень падает в болото, во все стороны идут круги. И здесь тоже пошли круги. Что произошло... Жена Объячева Маргарита его ненавидела, потому что он в свое время увел ее от любимого человека. Сумел, настоял, сломал. А сейчас в этом же доме, живя с женой под одной крышей, он, извините, трахал другую женщину. А эта женщина — жена его собственного телохранителя. Как к нему должен относиться телохранитель? Ненависть. Только ненависть. Какие чувства испытывает к нему жена? Ненависть.
— А кто мешал телохранителю уйти? — спросил Шаланда.
— Жизнь. — Пафнутьев развел руками. — Жизнь мешала уйти. Во-первых, Объячев платил хорошие деньги. Во-вторых, его собственная жена не хотела уходить от Объячева, не хотела жить со своим мужем. Для нее это был шанс, надежда — называйте как хотите. Конечно, не случись ничего, Вохмянин ушел бы рано или поздно. Но на момент событий был еще в доме, жил, питался, числился телохранителем Объячева. И в отместку хозяину заглядывал к его жене. А та в отместку своему мужу эти его заглядывания не только не пресекала, но и поощряла. Опять же оба они, и телохранитель, и Маргарита, своей преступной связью отвечали на нанесенные Объячевым обиды. Маргарита мстила мужу, а телохранитель мстил и хозяину, и жене. Все переплелось в клубок, и распутать его можно было, только выдергивая время от времени из этого клубка тела. Уже не живых людей, только тела. Прошу прощения за красоту стиля.
— Нет, Паша, ты говори, мне нравится, — сказал Халандовский.
— Тогда прошу плеснуть, — сказал Пафнутьев.
— Согласен, — и Халандовский наполнил объемистые рюмки. — За победу! — сказал он.
— Над кем? — удивился Шаланда.
— Над силами зла.
— Продолжаю, — сказал Пафнутьев, бросив в рот щедрый кусок холодного мяса с хреном. — В подвале заложник. Скурыгин. Разоренный Объячевым. Тот заставил его подписать кучу кабальных документов, договоров, расписок, чеков. И наступил момент, когда со Скурыгина брать стало нечего. Объячев не требовал за него выкуп, он заставлял подписывать документы. И в конце концов сказал — можешь сматываться, линять, уходить на все четыре стороны. А куда он пойдет? Он нищий. Более того, в своем кругу он уже человек, который всех предал и продал. За что и получил пулю час назад.
— Между ухом и виском, — добавил Шаланда.
— А в сарае бомж, — продолжал Пафнутьев. — Беззащитное, слабое существо. И он тоже оказался участником кровавых разборок в этом кошмарном доме.
— Что же произошло? — воскликнул Халандовский.
— Ребята, вы не поверите — все в доме оказались убийцами. Кроме бомжа и его дочери.
— Бомж жил с дочерью?! — воскликнул Худолей. — Он мне ничего о ней не говорил!