— О! Вы не представляете! Кошмарная история! Авария, крушение, катастрофа! Погибли люди, причем уважаемые люди, руководители предприятия! Но давно это случилось, давно. Хотя следы, как вы, наверно, знаете, всегда остаются.
— О каких следах речь? — мертвым голосом спросил Лубовский. — На что намекаете?
— Намекаю?! — воскликнул Пафнутьев совершенно дурацким голосом. — Упаси боже! Мне не дано намекать! Только открытым текстом могу выражаться. Может быть, это у меня от характера работы, может быть, воспитание или склад ума... Нет-нет, только открытым текстом.
— Так все-таки, о каких следах речь?
— Ну, какие следы... Обычные... Фотки, воспоминания свидетелей, протоколы, опознания... И так далее. Скукотища, Юрий Яковлевич, это не тема для нашей с вами беседы. Я порадовался, когда увидел вас на экране телевизора, в высокой компании, веселым и уверенным в себе. Вот и все. Повидаться бы, Юрий Яковлевич, как вы на это смотрите?
— С удовольствием. Как только здоровье позволит, я весь к вашим услугам. Годится?
— Вполне. Чрезвычайно вам благодарен! Всего доброго!
Лубовский отключил связь, некоторое время спокойным, даже каким-то полусонным взглядом смотрел в окно на громадные сосны, светящиеся в лучах вечернего солнца, и, все так же не отрывая взгляда от золотых стволов, проговорил негромко:
— Вылетаем сегодня ночью. Пусть готовят самолет.
— Он готов, Юра, — ответила Елена.
— Тогда готовь вещички.
— Они собраны, Юра. Они всегда собраны.
— Если так, то можно и перекусить, — и Лубовский встал с неожиданной резкостью, быстрым уверенным шагом подошел к окну и распахнул шторы, чтобы ничто не мешало ему видеть вековые сосны, полыхающие в закатном свете.
— Президент тебя не покормил? — усмехнулась Елена.
— На президента надейся, а сам не плошай! — ответил Лубовский весело. Принятое решение, похоже, освободило его от тягостных раздумий, от колебаний и неуверенности. Оно освободило его даже от раздраженности, с какой он разговаривал с Пафнутьевым.
Маленький частный самолет оторвался от взлетной полосы уже поздней ночью, когда небо на востоке начало светлеть. Освещенная полоса выглядела нарядной, словно обещая жизнь спокойную, достойную, может быть, даже счастливую. В этот предутренний час в свете прожекторов она казалась ковровой дорожкой. Лубовский сидел в мягком глубоком кресле, откинувшись на спинку и закрыв глаза. Смутная, невнятная улыбка блуждала по его тонким сомкнутым губам.
Самолет оторвался от взлетной полосы легко, в прохладном, еще ночном воздухе мотор работал уверенно и даже вроде с благодарностью к людям за то, что они решили взлететь в столь хорошее для полета время.
* * *
Пафнутьев созвонился с Андреем по мобильнику, тот встретил его с машиной на Кольцевой дороге. Распрощавшись с джипом и его водителем, с которым успел сдружиться, пока добирался из Челябинска в Москву, Пафнутьев пересел в «Волгу».
— Что новенького в большой жизни?
— Дожди, — неопределенно ответил Андрей.
— Дождь — это хорошо. Дождь — это всегда хорошо. Особенно в дорогу.
— Опять в дорогу, Павел Николаевич?
— Жизнь — это дороги, Андрей. Если дороги кончились... Кончилась жизнь. Пиши пропало. Сливай воду.
— Куда едем?
— Немчиновка, куда же еще. Надо хотя бы отоспаться. Челябинск — это, Андрей, не слишком близко.
Развернувшись на развязке, Андрей поехал в обратном направлении, в сторону запада. Было раннее утро, грузовики еще не выехали на трассы, загружались на складах, базах, терминалах. Влажный после ночи асфальт позволял развить хорошую скорость.
— Как поездка, Павел Николаевич? Удалась?
— Вполне.
— Были неожиданности?
— Только приятные.
— Это хорошо, — кивнул Андрей. — Халандовский в Москве, у него новости.
— Хорошие?
— Говорит, любопытные. Шаланда просил позвонить.
— Позвоню.
Первый обмен новостями состоялся. Пафнутьев, чуть приспустив стекло, откинулся на спинку сиденья и незаметно задремал. Дальняя дорога давала себя знать, опять же, раннее утро тоже склоняло ко сну. Андрей его не тревожил. Увидев, что Пафнутьев заснул, он лишь прибавил скорости. Асфальт к тому времени уже просох, согреваемый горячими выхлопными газами — поток машин становился все плотнее с каждой минутой.
Пафнутьев проснулся, когда машина уже стояла в Немчиновке, в том самом переулке, где гостеприимный хозяин приютил его некоторое время назад. Андрей сидел молча и смотрел на то место, где совсем недавно стоял старый и, казалось бы, такой надежный дом.
Теперь дома не было.
Над пепелищем поднимался легкий, невесомый голубоватый дымок. Дом догорал. Похоже, сгорел он в эту ночь.
Пафнутьев проснулся, еще не осознав, что именно его разбудило — запах гари. Он вздрогнул, наклонился вперед, всмотрелся в остатки черных бревен.
— Как понимать? — спросил он, повернувшись к Андрею.
— А вот так и понимать, Павел Николаевич... Жизнь продолжается.
— Так, — крякнул Пафнутьев и вышел из машины. Пройдя к дымящимся еще воротам, он остановился. Потолок рухнул, но кое-где еще остались блочные балки. На том месте, где была веранда, с обгоревшей балки на черном шнуре свисал проволочный каркас абажура. Ни ткани, ни кистей на нем уже не было, только проволочный каркас. И эта маленькая подробность почему-то тронула Пафнутьева больше всего. Чем-то зацепил его этот абажур, что-то за ним стояло — долго он провисел на этом месте, не меньше полувека.
— Недавно пожарники отъехали, — услышал Пафнутьев и обернулся. Позади стояла пожилая женщина и смотрела на пожарище скорбными глазами. — Ночью загорелось.
— Само по себе? — спросил Пафнутьев.
— Пожарники сказали, что короткое замыкание... Столько лет не было никакого замыкания, а тут вдруг... — продолжала женщина. — Замыкание, видите ли...
— Бывает, — неопределенно протянул Пафнутьев.
— Не бывает, — с неожиданной твердостью проговорила женщина. — Ночью машина подъезжала. Я видела. И здесь вот останавливалась. После этого и полыхнуло. Сразу. Будто бензином перед этим плеснули.
— А Иван Степанович? — спросил Пафнутьев.
— Нет больше Ивана Степановича.
— Сгорел?
— Немножко.
— Это как? — не понял Пафнутьев.
— Немножко обгорел. А голова разбита.
— Так...
— Он знал... Чувствовал. А вы, простите, кто будете?
— Пафнутьев моя фамилия.
— Понятно, — кивнула женщина.