Друзья еще некоторое время сидели молча, каждый думал о своем, вернее, оба думали об одном и том же, но каждый со своей колокольни. Солнце передвинулось в сторону, и журнальный столик оказался в тени. Рюмки уже не сверкали праздничными гранями, да и настроение у Пафнутьева и Халандовского слегка потускнело. Разговор как бы угас, пора было приниматься за дело.
Перед каждым серьезным делом Вася-Курок впадал в странное полусонное состояние — движения его становились замедленными, взгляд тускнел, и глаза были полуприкрытыми. Казалось, все ему давалось с трудом, до всего надо было додумываться, и даже простые слова в разговоре он подбирал не сразу, а как бы вспоминал: что же он хотел сказать, с кем же он в данный момент разговаривает? Впрочем, надо уточнить, что в такие периоды своей жизни он старался ни с кем и не разговаривать, поскольку то, что его волновало и тревожило, он не имел права обсуждать ни с единой живой душой. Ни с кем он не делился задуманным, ни с кем не советовался и ничьей помощи не то что не просил, а даже не желал и избегал.
Может быть, благодаря этому своему качеству он выжил, до сих пор уцелел, хотя удалось это не каждому в его профессии, далеко не каждому. Только однажды он решился позвонить Пафнутьеву, да и то разговор получился настолько бестолков и бессвязен, что, даже если бы кто-то чрезвычайно хитрый и подслушал его, все равно ничего бы не понял, тем более что Пафнутьев, прекрасно понимая Васю и строение его души, отвечал в том же духе.
— Слушаю вас внимательно, — сказал Пафнутьев, когда прозвучал телефонный звонок.
— Васей меня зовут.
— А, привет, Вася! — Пафнутьев сразу понял, кто звонит и что нужно отвечать. — Как поживаешь?
— По-разному...
— Но жизнь радует?
— Когда как... Бывает, что и порадует, но тут же по затылку получаешь... Как и у всех, наверно.
— Совершенно с тобой согласен.
— Как служба?
— Идет, — безутешно протянул Пафнутьев.
— Ордена светят?
— Светят, но не мне... А у тебя как с орденами?
— Надеюсь.
— Есть успехи? — Пафнутьев насторожился, наконец-то уловив в разговоре смысл. Вася почти открытым текстом сказал, что у него все готово, что он, как прежде, тверд в суровом своем решении и ничто его не остановит.
— Предварительные, — сонно протянул Вася, но Пафнутьева эта его замедленность ничуть не ввела в заблуждение.
— А ты не торопись, — попробовал было он отговорить киллера.
— Да чего там... Жизнь на исходе, некоторые вообще ушли в другой мир... Один мой приятель, старикашка, между прочим, так он вместе с домом сгорел.
— Замыкание, наверно? — предположил Пафнутьев.
— И очень короткое. Короче не бывает. Ну, ладно, покалякали, и хватит... В случае чего позвоню... И ты звони — может, машина понадобится, — я сейчас извозом занялся... Подвезу куда угодно и недорого возьму... Я не жадный. Может, выйдешь на десять минут раньше, а? Покалякаем.
— Есть о чем?
— Найдется.
— А ты в каких районах шустришь?
— В центре стараюсь не появляться... Ментов больно много... Ждут новых взрывов... А когда чего-то ждут, оно обязательно случается. — Вася повторил, что он тверд в своем намерении... — Как это сказано в святых книгах... Ищущий да обрящет, стучите, и вам откроют, ждущий дождется... Значит, говоришь, и медалька не светит?
— Разве что за выслугу лет, — горько рассмеялся Пафнутьев.
— Тогда долгой тебе жизни, — сказал Вася и повесил трубку в каком-то автомате — он опасался слишком долго говорить и был прав, ребята, он был прав — не надо слишком долго говорить даже из автомата, тем более если вам предстоит дело серьезное, а то и рисковое.
После этого Вася, ссутулившись и как бы весь углубленный в себя, заворачивая носки туфель внутрь, направился к небольшому грузовичку «Газель». Хороший такой грузовичок, а в городских условиях просто незаменимый. Если говорить всерьез, он даже лучше всяких там «Мерседесов» и прочих уважаемых и красивых марок, мощных и удобных, вместительных и бесшумных, гораздо лучше.
А знаете почему?
А потому что возле этих уважаемых и красивых обязательно кто-нибудь потопчется минуту-вторую, обязательно полюбуется совершенными формами, изысканными красками, оценит и бампер, и фонари, отметит про себя марку этого потрясающего создания рук и ума человеческих, а некоторые даже и к номеру присмотрятся — номера-то у нас делают не столь хорошими, не столь изысканными, вываливаются номера, как бы вступают в противоречие с безукоризненностью самой машины.
А вот этого как раз и не надо, вот это как раз и плохо для того дела, которое задумал Вася-Курок. Для его справедливого дела требовалась такая машина, чтобы на нее не то что бы никто внимания не обратил, а чтобы даже с отвращением отвернулся, если она невзначай попадется на глаза. Вот городской грузовичок «Газель», в меру грязный, в меру бестолковый и совершенно неприметный, для его затеи был просто незаменим.
Васю можно было иногда обидеть, его можно было не замечать, и даже посмеиваться над собой он позволял легко и беззлобно. И если за стол его не позвали, забыли, к примеру, он и это прощал, беспомощно разводя руками, — куда деваться, дескать, такой уж я получился, что про меня и забыть нетрудно. И к внешности своей он относился без большого уважения и интереса. Есть на ногах штаны — и слава богу, не забыл носки надеть перед тем, как ноги в туфли сунуть, — опять хорошо.
Но при всем при этом существовали некоторые обстоятельства, которые Вася-Курок воспринимал остро и даже болезненно, — когда сознательно и зло обижали его друзей, когда его друзей убивали, когда пытались убить его самого. В таких случаях он освобождался от тяжести душевной, улыбался легко и светло, даже походка его менялась, сутуловатость исчезала — отныне он мог поступать по своему разумению, и никто, никто не мог его остановить, потому что он получал нечто вроде разрешения свыше делать то, что считал нужным.
И сейчас, вот в эти самые минуты, к нему пришло такое же состояние. Сонливость отступила, движения сделались порывистыми, дышалось свободно, в руках было спокойствие и уверенность. Ощущалось, правда, легкое волнение, но оно только радовало Васю, потому что жизнь в таких случаях становилась насыщенной, интересной и даже как бы встревоженной, как бывало с ним много лет назад, когда он, нагладив коротковатые штанишки, начистив туфли, в белой рубашке шагал к красивой девушке, а она ждала его и невольно приподнималась с парковой скамейки, едва он показывался в конце аллеи. Но это было давно, и вспоминать то время Вася не любил — болела душа.
Забравшись в кабину и захлопнув за собой дребезжащую дверь, Вася некоторое время сидел, откинувшись на спинку и закрыв глаза, — прикидывал, не забыл ли чего по оплошности. Потом включил мотор, медленно выехал со двора, в котором оставлял машину. Знал, что здесь можно оставить «Газель», поскольку сюда своими тылами выходили несколько магазинов — продуктовые, промтоварные, даже магазин электроники. Поэтому его грузовичок не привлек ничьего внимания.