— Сколько? — вскрикнул Анцыферов, как подстреленный.
— Сколько надо. Согласно статье. В особо крупных размерах, — и она улыбнулась, обнажив мелкие красноватые зубы. И снова покинула возвышение. Вслед за ней ушли и заседательницы, так за весь процесс не проронив ни единого слова.
Анцыферов вскочил, пытался что-то сказать, но солдат снова усадил его на скамью. Он хотел было обратиться к Халандовскому, но тот, пряча глаза, прошмыгнул мимо, как нашкодивший кот.
— Пошли, — солдат тронул Анцыферова за плечо. — Теперь и тебе пора.
— Куда?
— Ну ты даешь! — усмехнулся солдат. — Руки за спину, вот так... И вперед.
Анцыферов оглянулся на пустой зал, скользнул взглядом по судейскому столу и шагнул к двери.
Нужно было обладать безрассудством Пафнутьева или пугливостью Невродова, чтобы пойти на эту авантюру. Какой бы приговор не вынесла судья, все знали, что отсидит Анцыферов какую-то его малую часть. И самое страшное наказание, которое ему уготовили сильные мира сего — этот вот суд. А дальше произойдет что-нибудь счастливое в его жизни — амнистия, вновь вскрывшиеся обстоятельства, обнаружившиеся нарушения процедуры суда... Да мало ли причин можно придумать, чтобы выпустить на волю хорошего, нужного, верного человека! Было бы желание. А желание найдется и напрасно, ох, напрасно Анцыферов так переживал, так терзался и маялся, ерзая на жестокой, отполированной преступными задами скамье. Да, унизительно, неприятно, тягостно, но не на всю ведь жизнь сажают его за решетку, на годик-второй, да и то вряд ли...
* * *
Пафнутьев заметил — Невродов встречает его неизменно настороженно, каждый раз ожидая какой-то Новой опасности. И даже успешное завершение операции против Анцыферова не успокоило его, скорее наоборот — еще больше обеспокоило, поскольку Пафнутьев останавливаться на достигнутом не собирался. Но тот несмотря ни па что, был благодарен областному прокурору за то, что тот не отказывал и помощи, соглашался и выслушать его, и проникнуться его новыми затеями. Это уже было немало, требовать большего даже и неприлично.
Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет, Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.
— Рад видеть, Валерий Александрович! — воскликнул Пафнутьев.
— Да ладно тебе, — ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. — Садись.
— Премного благодарен! — отчеканил Пафнутьев.
— Когда ты, входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, — улыбнулся Невродов. — Не забываешь ты меня, не забываешь, — произнес он не то с укором, не то с благодарностью.
— На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.
— Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности.. И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.
— Виноват, — охотно повинился Пафнутьев. — Исправлюсь.
— Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело... Анцыферова с Божьей помощью упрятали лет на десять...
— Неужели отсидит?
— Конечно, нет. Годик помается, ну может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...
— Не понял? — вскинулся Пафнутьев.
— Да у тебя, — Невродов досадливо отвернулся. — Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится, с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?
— Пусть так, — согласился Пафнутьев.
— Из обоймы мы его на какое-то время вышибли, а что дальше будет, посмотрим... В любом случае. вернется другой человек. Даже год, Павел Николаевич, даже год заключения меняет человека. Говори, что нужно?
— Ордер на обыск.
— Кого обыскивать собираешься?
— Лучше вам этого не знать. Я сам впишу фамилию.
— Есть только один человек, фамилию которого я не решаюсь вписать своей рукой, — проговорил негромко Невродов, испытующе глядя на Пафнутьева. — Надеюсь...
— Не надейтесь. Именно его я и собираюсь потревожить.
— Так... И хочешь сделать это официально?
— Как получится, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Я бы мог и без ордера... Но с ним спокойнее. Когда в нем отпадет надобность, я верну, чтоб не было лишних разговоров.
— Рискуешь, Павел Николаевич.
— А! Семь бед одна ответ, как говорит один мой знакомый.
— Почему одна? — усмехнулся Невродов.
— Голова потому что одна. — Зачем мне вообще об обыске сообщаешь?
— Чтоб не обиделись... И потом... Мне тоже страшно, Валерий Александрович. Хочется хоть что-нибудь, за спиной иметь. Хоть бумагу какую-нибудь... Для поддержки штанов. Один ведь, совсем один, Валерий Александрович.
— Ты же знаешь мое положение... Этот человек...
Невродов замолчал.
— — Он еще не зачастил к вам?
— Он зачастил в другой кабинет, повыше... Есть, такие сведения. Тебя это не смущает?
— Подстегивает.
— В другие времена тебе бы цены не было, Павел Николаевич.
— Придут и другие. Тогда вспомните обо мне.
— Вспомню... Если сам уцелею.
— Есть сомнения?
— Никаких сомнений, Павел Николаевич! — с неожиданной силой проговорил Невродов. — Никаких сомнений. Только железная уверенность в том, что" уцелеть никому не удасться. Ни мне, ни тебе. Идет массовая криминализация всей страны на всех уровнях. Я повторяю, Павел Николаевич — на всех уровнях. Идут последние схватки. И мы с тобой, хорошие ли, плохие ли, мы с тобой — последние воины. Полководцы продались, армия разбежалась но коммерческим киоскам, по бандам, по зарубежным курортам. В лесах остались последние воины. Ты слышал историю о том, как через тридцать лет после воины на каких-то островах, в каких-то джунглях нашли полуодичавших, состарившихся японцев, которые продолжали воину? Ты слышал об этом?
Невродов вынул платок и; не стесняясь гостя, вытер глаза. Встав, он отошел к окну, пытаясь справиться с волнением. Пафнутьев слышал, как Невродов тяжело несколько раз вздохнул, восстанавливая дыхание, и, наконец, вернулся к столу. — Прост... Бывает. Нечасто, но бывает.
— Бывает, — согласился Пафнутьев и замолчал, не чувствуя за собой права выражать понимание более многословно.
Повторяю, дорогой Павел Николаевич... Мы с тобой последние воины. Обреченные воины. Тем японцам еще повезло, они выжили. И им было что защищать. А нам с тобой защищать нечего. В этом самое страшное. Нет страны, нет закона, нет права. Согласен?