Но теперь оказывается, что Аркаша, как всегда, был прав: они таки идиоты в этом КГБ! Вызов — это их работа, и Аркадий должен был отнести этот вызов в партком!
— Но конечно, ваш муж вне подозрений, — вдруг сказал Барский, словно прочел ее мысли. — Мы знаем, что он получил вызов, но не отнес его ни в партком, ни в райком партии. И правильно сделал, между нами говоря. Я всегда был против этой унизительной формы проверки крупных ученых. Но, с другой стороны, Анна Евгеньевна, что бы вы сделали в нашем положении? Сейчас в стране у людей еврейской национальности больше двухсот тысяч израильских вызовов. Причем некоторые — такие, как ваш муж и его друзья, — занимают довольно высокое положение. Каждый из них в любой момент может выкинуть нам этот фортель — подать на выезд. И пожалуйста — из-за одного инженера, которому вдруг стукнуло в голову эмигрировать, останавливай важное секретное производство! Из-за писателя, у которого, может, три книги в наборе, — типографию. Из-за сценариста или режиссера — клади на полку фильм! А государство уже миллионы потратило! Или недавно вообще скандальный был случай: скульптор один — вы, конечно, слышали его фамилию или даже знаете его лично, ведь у вас такой широкий круг знакомых! Так вот, этот скульптор выиграл конкурс на памятник Ленину. И по его проекту в Целинограде воздвигли семнадцатиметровую гранитную статую Владимира Ильича. Представляете? Семнадцать метров! Но этого мало — памятник пошел в серию для строек коммунизма. Сорок семь памятников Ленину по проекту этого скульптора по всей Сибири ставят! А он раз — и подал документы на эмиграцию! Ну? Как тут быть, Анна Евгеньевна? Снимать памятники? Это же гевалт!
Анна молчала. Она не знала, кто этот скульптор, и ей было плевать на те сраные памятники, которыми они, как матрешками, уставили всю страну. И что бы ни говорил этот Барский, что бы он тут ни плел и как бы мягко ни стелил даже еврейскими словами — это все равно про Аркадия и про то, что он не отнес израильский вызов в партком. Опять она его подставила!..
— Теперь вы понимаете, Анна, в каком мы положении? — сказал Барский, по-своему истолковав ее молчание и опуская ее отчество. — Двести тысяч потенциальных… даже не знаю, как сказать… дезертиров? Или даже хуже. Потому что сегодня еврей создает, например, новую систему навигации для наших ракет, мы тратим миллионы на исследования и опыты, а через пару месяцев — бац, он уже в Тель-Авиве передает результаты этой работы американцам! А с другой стороны, мы же не можем отстранить всех евреев от работы только за то, что на их имя пришел вызов из Израиля! ЦРУ только и ждет, чтобы мы лучших ученых — таких, как ваш муж, например, — отстранили от работы. Они тогда всех наших ведущих ученых, даже русских, засыплют такими вызовами. Чтобы все наше хозяйство парализовать! Вот ведь какая получается ситуация, понимаете?
«Действительно, — внутренне усмехнулась Анна, — замечательная идея! Почему бы и в самом деле Израилю не нашлепать миллионов двадцать таких вызовов? Что будет делать КГБ, если и этому Барскому, и Андропову, и Суслову, и самому Брежневу придут израильские вызовы-приглашения эмигрировать к еврейским родственникам в Тель-Авив?»
Но вслух она сказала по-прежнему холодно и отстраненно:
— Нет, я не понимаю. При чем тут я? Мы с мужем никуда ехать не собираемся. К тому же я не еврейка, что вы, конечно, знаете. Так о чем речь?
— Вот! — поспешно сказал Барский, радуясь, что все-таки заставил ее вступить в диалог. И одним глотком допил свою рюмку с коньяком. — Потому мы к вам и обращаемся, что не сомневаемся ни в вашем патриотизме, ни в вашем муже! Вы дружите со многими талантливыми евреями — учеными, инженерами, адвокатами, писателями. Вы могли бы принести нашей стране большую пользу. Как ваш отец. Подождите! — Он жестом предупредил ее возмущение. — Никто не говорит, что вы должны доносить или, проще говоря, стучать на тех, кто хочет уехать. Не об этом речь, Аня. Тоже ничего страшного, между прочим, но мы рассчитываем на вашу помощь как раз в обратном. Нам нужно знать, кто не собирается уезжать. На кого можно положиться хотя бы в ближайшие два-три года. Понимаете? Почему вы не пьете?
Анна обратила внимание, какими нервными движениями она загасила сигарету в пепельнице. Напрасно! Это выдало тот буквально желудочный страх, который леденит ее душу с того момента, как Барский назвал свою контору. Какие скоты! Вербовать ее — а через нее и Аркашу — в стукачи! И шантажировать ее Раппопортом!
— Знаете, Анна, — доверительно улыбнулся Барский, — мне сказали, что ваши друзья иногда называют вас не Анной Евгеньевной, а Анной Евреевной. То есть доверяют вам, как своей. И наверняка обсуждают при вас и вашем муже, ехать им или не ехать. Нет, подождите! — Он поднял руку, снова предупреждая ее реакцию. — Мы не просим вас агитировать их ни «за», ни «против». И вообще, можете не сообщать нам, кто хочет ехать. Ну, едут и Бог с ними, воздух тут чище будет. Хотя именно из-за них и на таких, как ваш муж, тоже падает тень подозрения. И когда нам звонит Устинов и спрашивает, кому доверить разработку стратегической проблемы — Абрамовичу, Сигалу или Иванову, — что я должен ответить? Могу я поручиться, что товарищ Сигал не закончит решение этой проблемы в Тель-Авиве? Вот я и прошу вас, Анечка, помогите! Не мне и не КГБ, а своим же друзьям и своему мужу! Если мы будем знать, что на них можно положиться, в этом нет ничего дурного. Разве это донос — сказать о честном человеке и патриоте, что он честный человек и патриот? А? Особенно если это для его же пользы!
«Красиво, — профессионально отметила про себя Анна. — Как он красиво, сукин сын, все построил!»
И она непроизвольно взялась за рюмку, которую даже не заметила, когда выпила. А Барский мгновенно — но не суетливым, а каким-то артистично-гусарским жестом — долил коньяк в ее рюмку, одновременно заполняя паузу еще более доверительной информацией:
— Я вам больше скажу, Аня! Откровенно, честное слово! Вот сейчас приближается сто десятая годовщина рождения Ленина. А лучшие фильмы о Ленине сделали в свое время евреи — Каплер, Юткевич, Донской. Но теперь вопрос: кому поручить создание нового фильма? Доверишь какому-нибудь Герману или Авербаху, а они, как тот скульптор, сделают фильм — и за границу! Это же скандал! Вы понимаете, в какой мы ловушке?
— А если я откажусь? — решилась она.
— Ну, зачем же так сразу, Анна? Я ведь на вас не жму. Хотя, честно сказать, мог бы. И по линии Раппопорта, и по линии отца. Верно? Но у нас дружеская беседа, и я не прошу вашего ответа сегодня. Даже когда дело касается ваших клиентов, вы же не принимаете решений, не обдумав всех последствий, так? Ну а тут тем более! Вы взвесьте все «про» и «контра». А через недельку-другую я вам позвоню, и мы опять поболтаем. Не здесь, конечно, и не у нас в конторе, а в нейтральной обстановке. Главное, Аня, поймите: я не прошу вас быть доносчицей. И, если вы заметили, не покупаю вас соблазнами высокой карьеры. Хотя, как вы знаете, у нас есть возможности влиять как на взлеты, так и на падения карьер. Но это я так, к слову, а вы, конечно, не из тех женщин, которых покупают. Поэтому я предлагаю вам и вашему мужу просто помочь вашим же друзьям — да и самим себе тоже — сохранить работу и репутацию людей, на которых может положиться государство. По-моему, это даже благородно, разве нет?