Когда она ушла из церкви, Барский подошел к священнику. Одного вида его гэбэшной «корочки» было достаточно, чтобы священник рассказал о ней все, что знал. А именно: что Соня Грасс приняла христианство в 1957 году, в день, когда получила сообщение КГБ о том, что и ее отец, и его брат погибли в сибирском лагере. В этот день Соня Грасс отказалась от еврейского Бога, которого ровно двадцать лет, с семилетнего возраста, тайно, по ночам просила сохранить ей отца.
Иными словами, Барский мог утешиться: хотя его отец был из семьи еврейских религиозных музыкантов, Соня, его, Барского, сводная сестра или кузина, отказалась от еврейства и стала православной.
Но что это меняло в жизненной катастрофе Барского? Это у верующих просто: сменил религию — и вот ты уже христианин, мусульманин, буддист. А коммунисты выше религии! Если твой отец еврей, то и ты еврей с момента рождения и во веки веков, аминь!
Но Барский не мог, не хотел быть евреем! «Господи! — мысленно закричал он образам в пустой церкви Николая Чудотворца. — Господи, я не хочу быть евреем!!!»
Неужели только потому, что слева под мышкой у него есть крохотное родимое пятно, он должен теперь всю жизнь носить в душе это проклятие — быть жидом?
Вечером он позвонил дочери, но не застал ее дома. Как давно он ее не видел? Три месяца? Четыре? Даже книги, которые она у него попросила недавно — какого-то Хомякова, Бильбасова, архив князя Куракина, — он передал ей через дежурного вахтера! Ему было некогда! Из-за этих евреев и Ясира Арафата у него не было времени на родную дочь! Брошенная десять лет назад матерью, а теперь и отцом, — где она? С кем? Что делает? Да и он сам — разве у него есть друзья, семья, дом? Он целиком, как маньяк, отдал себя работе, Комитету госбезопасности, но что он имеет за это? Накачивая себя коньяком, Барский снова и снова набирал Олин телефон. Но ее не было дома. Оно и неудивительно — в университете начались занятия, и она опять пропадает в библиотеке. Он подошел к портрету матери. Это был его любимый портрет — кадр из фильма «Снежные горы» — тот, с которого в 1934 году были сделаны все ее концертные афиши и наклейки-фотографии на ее грампластинках. Тот, рядом с которым он всегда ставил Олю и радовался, что она растет похожей не на свою мать, сбежавшую от него с мидовским дипломатом, а на его маму — красивую, талантливую русскую певицу Варвару Дымкову. Правда, в пятнадцать лет Оля стала дурнеть — перестала расти, пошла какими-то подростковыми прыщами и начала носить очки. И он еще гадал тогда: откуда у него и у Оли эти проблемы со зрением? А, оказывается, это грассовское, еврейское наследство — из-за тысячелетнего, из поколения в поколение — истового чтения молитвенников зрение всех евреев генетически ослаблено.
Барский мрачно усмехнулся. Именно тогда, когда у его матери был роман с одним из Грассов (или — с обоими?), Сталин объявил генетику лженаукой! Так что же еще они с Олей унаследовали через еврейские гены? И почему ни у него, ни у Оли нет музыкального слуха? Ведь так или иначе его отцы — композиторы, а мать — певица… И ведь он так любил свою мать! Все его детство, и юность, и до конца ее дней она была для него святой. Ради него, он считал, она не вышла замуж, хотя осталась вдовой так рано — в двадцать два года! И ей делали предложение самые видные московские женихи — адвокаты, военные, ученые! Но она отказывала всем и каждому, со смехом рассказывая об этом ему, мальчишке. Так неужели это было не столько жертвенностью матери, сколько замаливанием тайного греха? Но, в таком случае, что за жуткая жизнь была у этой женщины, которая знала, что из-за нее погибли сразу трое…
Сидя с бутылкой коньяка перед портретом матери и медленно напиваясь в глухом одиночестве, Барский твердил ей и себе:
— Мама… Ну, как же так, мама?… Жиды! Да, всюду одни жиды! Даже я жид!
Он достал из шкафа старую мамину пластинку, поставил ее на проигрыватель, пил коньяк и слушал, слушал молодой голос своей матери:
«Не корите меня, не браните,
Не любить я его не могла…»
Но он отомстит! Черт возьми, он отомстит им всем! За то, что они совратили его мать, лишили его отца, сделали его полукровкой и отняли у него любимую женщину — о, как он им отомстит! Он найдет на роль общественного обвинителя такую простую русскую женщину-адвоката, что Цицерон, Робеспьер и Вышинский перевернутся в гробах от зависти к ее красноречию! Он продаст душу Игунову, но получит для показательного процесса над Рубинчиком лучший зал Москвы — Колонный зал Дома союзов, бывший зал Дворянского собрания рядом с Большим театром! И он устроит такой показательный процесс — открытый, с допуском всех иностранных корреспондентов, — что дело Дрейфуса или обвинения Ариэлю Шарону в ливанской мясорубке покажутся всем евреям мира детской игрушкой.
Срывающимся пальцем он набрал свой служебный телефон.
— Зарцев слушает! — прозвучал в трубке голос дежурного по отделу.
— Это я, Барский…
— Слушаю, товарищ полковник!
— Где у нас этот? Ну, «любожид»?
— Не знаю, товарищ полковник. Мы же сняли слежку сразу, как он протрезвел. Думаю — в котельной, на дежурстве.
— Под колпак его!
— Прямо сейчас? — в голосе Зарцева, уловившего хмельные интонации своего шефа, было сомнение.
— Ты слышал приказ? Срочно — под колпак! Утром будем брать!
— Слушаюсь, товарищ полковник! — сказал Зарцев, но через пять минут перезвонил с докладом: — Товарищ полковник, без вашей личной заявки дежурный по Комитету не дает оперов для «колпака». Может, отложим до утра? Никуда он не денется, ей-богу!
Барский швырнул трубку на рычаг. Зарцев тактично дал ему понять, что таким пьяным голосом ему нельзя звонить ночному дежурному по КГБ с заявкой на внеочередную оперативную бригаду для слежения за Рубинчиком. Он налил себе остатки коньяка, выпил и сказал портрету матери:
— Видишь, как везет этим жидам! Но ничего! Я найду женщину-адвоката! Я найду такого адвоката!!.
И, вспомнив о дочке, снова набрал ее номер. Но на том конце провода были все те же длинные гудки.
Он снял с себя рубашку и, пошатываясь, пошел в туалет смотреться в зеркало. Слева, под мышкой, так глубоко, что разглядеть можно было только с помощью зеркала, у него было маленькое, величиной с фасоль, коричневое родимое пятно. Он попробовал сковырнуть его ногтем, но оно не сдиралось. Он нажал ногтем сильней, но тут же скривился от боли. Родимое «жидовское» пятно было неотторжимо.
— Блядь! — сказал он и в сердцах саданул кулаком по зеркалу так, что чуть не выбил себе руку.
Срочно, секретно, с нарочным
Генеральному прокурору СССР Действительному Государственному советнику юстиции тов. РЕКУНКОВУ А. М.
Комитет государственной безопасности СССР направляет Вам оперативное дело 578/Е67 для возбуждения уголовного дела против гр. РУБИНЧИКА Иосифа Михайловича, проживающего в поселке Одинцово Московской области, улица Первых космонавтов, 24, кв.67, по статье 120 УК РСФСР о массовом растлении несовершеннолетних и других нарушениях общественной морали. Предварительное расследование произведено Отделом «Е» Пятого Главного управления КГБ СССР под руководством полковника О. Д. Барского.