Стоны и предсмертный хрип пораженных… звон клинков и мечей… ликующие крики победителей… ржание лошадей, встающих на дыбы от страха опустить свои смертоносные копыта на людские черепа… фонтаны крови и горячие трупы… скрип запоздало закрываемых крепостных ворот… хрип лошадей, доскакавших до этих ворот прежде, чем поднялся навесной мост и сомкнулись их окованные медью дубовые створки…
Досточтимый Песах отпустил поводья, разрешая своей кобылице не вскачь и не иноходью, а медленным гарцующим шагом, соответствующим его званию и рангу первого полководца, двинуться в сторону затихающей битвы. Он уже видел, что, позабыв о хазарском царевиче, пустились наутек, вниз по Днепру, шесть русских челнов и что когорта кипчаков во главе с исполином кундур-хаканом, спрыгнув с коней на плечи русского князя Игоря, отняли у него меч и крепкими веревками вяжут ему руки, а беспощадные аланы окровавленными ятаганами добивают охранников крепостных ворот.
Битва была окончена быстрей, чем рубка кочана капусты хорошим поваром.
И уже рванули его наемные воины — буртасы, кипчаки, аланы и касоги — вверх по крутому взлобью берега к беспомощно открытым воротам киевской крепости, чтобы, согласно законам войны, три дня и три ночи грабить дома побежденных и утешать свою плоть плотью их жен и дочерей.
— Только пожаров не творите! И детей не убивайте, как русские дикари в Самкерце, — предупредил их Песах.
— Если бы ты погиб, что сказал бы я царю Аарону? Разве смог бы я живым предстать пред очи его? — выговаривал Песах молодому царевичу в тот же вечер, сидя в шатре своем, убранном легкими походными коврами. — Запомни, Иосиф: ты следующий царь Хазарии, а царь не может драться впереди войска. Даже самый отважный. Отвага выигрывает драку, а мудрость выигрывает битву. Царь же имеет право только раз вступить в бой — самым последним, чтобы погибнуть по-царски!
Иосиф, потупив глаза и набычившись от вины своей, молчал. Он был среднего роста, но крепок в плечах и широк в кости, лобастый, с крупной головой, крупным носом и с жесткой черной шевелюрой. Тонкая плетеная кольчуга не скрывала, а лишь подчеркивала его развернутую грудь. Он был узок в талии, с коротким римским мечом на кожаном поясе, а его волосатые и крепкие, как у молодого быка, ноги были обуты в короткие выворотные сапожки. Да и весь он был похож на молодого шумерского быка, только-только начавшего наливаться матерой силой зрелости. Золотые застежки-фибулы его атласной греческой накидки-плаща, казалось, стесняют еще не остановившийся рост его тела.
— Шев, бевакаша. Садись, пожалуйста, — сказал ему Песах.
Не смея перечить великому полководцу, воле которого поручил его отец, Иосиф сел к походному столу Песаха, инкрустированному диковинным перламутром и слоновой костью — давней добыче Песаха при его походе на Хорасан.
Сидя у огня оплывающих свечей, Песах надломил хлеб и опустил его в кубок с красным вином.
— «Барух Ата, Адонай Элохейну…» — сказал он, закрыв глаза и закачавшись в молитве.
— «Благословен ты, Бог, Господь наш, Царь мира…» — вынужденно подхватил Иосиф.
— «Пославший нам победу над врагом Израиля, над градом его и над родом его», — говорил Песах.
— «Над градом его и над родом его…», — вторил, закрыв глаза, Иосиф.
— «Не мы пришли к нему с мечом и огнем, но он вынудил нас к войне. Благослови, Всевышний, наших павших воинов и прими их в царство свое, Адонай Эхад!..»
— «Адонай Эхад!» — вторил Иосиф.
— Благослови, Всевышний, и царя нашего земного, досточтимого Аарона, и сына его, — продолжал без остановки Песах, — храброго Иосифа, который восемь дней и ночей гнал разбойников-русов, разоривших наши города и убивших наших жен и детей. Благослови его, Адонай, на грядущее царство по наследию отца его и дай мне, рабу твоему, дожить до дней мудрого царства его, чтобы служить ему и советом, и душой, и мышцей своей, как служу я отцу его Аарону. Амэн!
— Амэн! — повторил Иосиф, краснея от похвал великого Песаха.
— А теперь, Иосиф, — сказал ему Песах, — ступай в свой шатер. Ты устал, и ты заслужил хороший отдых. Ступай в свой шатер, там ждет тебя мой подарок.
Иосиф встал. Но замедлил с прощальным приветствием. Песах удивленно посмотрел на него своими большими, чуть навыкате глазами. Никто не мог перечить великому полководцу, но Иосиф был сыном царя, у него были иные права.
— Что ты сделаешь с пленным князем? — спросил он, краснея от своей дерзости. — Убьешь его?
— Мы не убиваем пленных, ты знаешь, — ответил Песах. — Я подчиню его воле твоего отца.
— А если он не подчинится?
Песах промолчал с чуть заметной усмешкой, давая понять, что это глупый вопрос.
— Я хочу его видеть, — сказал Иосиф, снова краснея и вскидывая свою крупную голову. — Когда ты будешь говорить с ним?
— Я буду говорить с ним сегодня ночью. Но ты не можешь быть при этом разговоре, — спокойно возразил Песах.
— Почему? — гневно вспыхнули глаза Иосифа.
— Ты — следующий царь Хазарии. Царь не может унизиться до разговора с пленным варваром. Оставь это рабам своим. К тому же, я надеюсь, ты будешь слишком занят моим подарком, чтобы отвлекаться на такие пустяки. Шолом!
— Шолом! — вынужденно ответил Иосиф и, выйдя из шатра, вскочил на своего коня, стегнул его плетью и в бешенстве поскакал по лагерю к днепровской воде. Нет, когда он станет царем Хазарии, он первым делом прогонит этого хакан-бека. Никто не будет разговаривать с ним, как с мальчишкой, даже великий Песах!
К ночи, остыв при плавании в днепровских водах, он возвращался в свой шатер. Лагерь победителей, раскинувшийся под горой на берегу Днепра, был ярко освещен отблесками высоких пожаров за крепостными стенами Киева и сотнями костров у воды. От этих костров шли волны пряных запахов, там мусульмане-аланы жарили баранину, язычники-буртасы — конину убитых в битве лошадей, а кипчаки и касоги — свинину. Сидя, стоя и лежа у огня, они громко смеялись, рвали зубами жареное мясо, пили хмельной медовый набиз киевских смердов и греческое виноградное вино из бретяниц и подвалов княжеской дружины и делили добычу — серебро, золото, янтарь, оружие и, самое ценное, пушистые меха соболей и куниц, которыми так богаты леса северян и древлян. А в темноте меж кострами они утоляли свои мужские желания, насилуя пленниц и новых рабынь — молодых жен и дочерей поверженных врагов своих.
Впрочем, зная законы войны, иные из этих женщин с охотой принимали насилие.
Иосиф медленно вел своего коня вдоль речного берега, невидимый пирующими воинами. Стоны женщин и запахи жареной баранины возбуждали его, но он не подходил к кострам. Ему, сыну Царя, не подобало принимать участие в пирах низменной черни или мешать им своим присутствием. К тому же какое-то странное чувство сострадания к побежденным тревожило его сердце. Он знал, откуда идет это чувство — от того интереса, которое уже давно, с детства, возбуждали в нем эти русы. Когда они прибывали в Хазарию с товарами из своей страны, то поражали всех своими статными телами и белой кожей, украшенной диковинными рисунками от ногтей до шеи — рисунками в виде хищных птиц, зверей и языческих богов. Едва причалив свои ярко раскрашенные лодии, каждый из них выходил на берег, неся с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набиз, и подносил все это Волосу, своему языческому богу скота и торговли, сделанному из бревна и поставленному в землю. Поклонившись этому деревянному идолу, они говорили ему: «О, мой господь, я приехал из дальней страны, и со мною столько-то девушек, и столько-то рабов на продажу, и столько-то соболей, и столько-то шкур», — и так они перечисляли все, что прибыло с ними из их товаров, и, поставив свои дары перед идолом с лицом человека, заключали: — «И вот я пришел к тебе с этим даром, и я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеющего много динаров и дихрем, и чтобы он покупал у меня все по моей цене». После этого они строили на берегу реки деревянные жилища, раскладывали перед ними свои товары — меха куниц, лис, белок, и мед, и воск — и садились рядом, и с ними их девушки-красавицы для купцов-покупателей. Но вскоре, как рассказывали Иосифу слуги во дворце отца, один из этих русов, не дождавшись купца на свою девушку или на свои товары, начинал сам сочетаться с ней, а товарищ его, глядя на него и видя силу горячности этой девушки, тоже возбуждался желанием сочетаться. Иногда собиралась их целая группа, и сочетались они с девушками своими, и когда приходил наконец купец-покупатель, чтобы купить у них товар, раба или девушку, то русы уже не могли торговать, не могли оторвать себя от своих девушек из-за волшебной силы их фарджи, сильной, как зев питона…