— Ты должен все это запомнить, все до деталей.
— Зачем? — удивился Рубинчик.
— Когда мы окажемся там, ты напишешь о них книгу.
Рубинчик онемел от простоты и гениальности этой идеи.
Господи, как он сам не додумался! Конечно! Там, в Америке, миллионы американцев устраивают демонстрации в защиту каких-то анонимных, неведомых и безликих для них советских евреев, но если написать книгу о конкретных Инессе Бродник, Слепаке, Бегуне, Карбовском и других отказниках, об их ежедневной войне с КГБ, демонстрациях, голодовках, поездках Инессы в мордовскую и другие тюрьмы, о ночных гэбэшных обысках и арестах, о тайной, как в шпионских романах, передаче информации западным журналистам, о судах над Орловым, Щаранским, Гинзбургом, об иностранцах, которые на себе, как взрывчатку, провозят через советские таможни эти тонкие, на папиросной бумаге, брошюры о субботе, кассеты и учебники иврита… Да это же сильней любого романа! Это еврейский «Архипелаг ГУЛАГ»! Это Пулитцеровская премия! Господи, может ли настоящий журналист мечтать о лучшем замысле!
Гудок набежавшего за окном поезда заставил его подняться. Выбравшись из постели своей гениальной и так беспечно уснувшей жены, Рубинчик возбужденно вышел на балкон. Курить хотелось смертельно, и он даже подумал спуститься вниз, на улицу, и стрельнуть сигарету у соседей или прохожего. Но нет! Черт возьми, он начал новую жизнь! Так неужели эта жизнь — вся, вмеcте с таким гениальным замыслом, — рухнет только потому, что он влип в Салехарде с этой проклятой стюардессой? И ведь может рухнуть, может! Несокрушимый советский режим не знает пощады! Даже Юрию Орлову, русскому физику, дали семь лет тюрьмы и пять лет ссылки — несмотря на шум во всем мире! А Щаранскому грозит расстрел…
Рубинчик стоял на балконе, рядом с окном, за которым спали его дети, смотрел через лес и пустырь на дальнее зарево ночных огней над Москвой, и ему было страшно.
Конечно, полковник Барский уже через два дня знал о той работе, которую Рубинчик стал выполнять в квартире Инессы Бродник. Три стукача-осведомителя (и маленький рыжебородый аид в том числе) доложили ему об этом. Правда, Барский никогда не мог положиться на этих агентов полностью. Потому что они тоже евреи и, вполне возможно, скармливают КГБ только часть информации, утаивая подчас самое важное. Иначе как могла возникнуть та неожиданная демонстрация на Пушкинской площади и как удалось Инессе Бродник оторваться от слежки и появиться в глухой Мордовии 1 мая, в День международной солидарности трудящихся, когда отказать в передаче заключенным праздничной посылки с продуктами не решились даже пьяные лагерные охранники? И, самое главное, кто теперь, после суда над Щаранским, Гинзбургом, Бегуном, а вчера — и над Слепаком, продолжает поставлять западным журналистам ту информацию, которую редактирует Рубинчик и которая звучит по зарубежным радиоголосам?
Выяснить это не мог (или не хотел) ни один из завербованных Барским отказников — даже в обмен на разрешение на эмиграцию.
Но Барский умел ждать. И это всегда было не праздным ожиданием бездельника и не тем возбужденным нетерпением, с которым мальчишка, расставив силки, поджидает добычу. Как настоящий садовник не ждет падалицу, а сам ведет свой сад к урожаю, поливая и удобряя почву и охраняя его от сорняков и вредителей, так Барский в своих предыдущих охотах на Кузнецова, Раппопорта, Щаранского и других евреев незримо, но умело вел свои жертвы к аресту. На языке профессионалов это называется «активным выжиданием».
Однако есть в профессии чекиста и совершенно иное ожидание — та скрытая от стороннего взгляда игра нервов, когда каждая из сторон, затаившись, ждет следующего, рокового, хода противника, решающего всю партию. И именно к этой фазе подошла теперь операция «Дева». Спугнуть Рубинчика, дожать очередным хулиганским нападением на его жену или на него самого нельзя было ни в коем случае. Среда еврейских активистов сама подведет его к подаче документов на эмиграцию, как мощная река тянет за собою даже случайно угодившего в стремнину пловца. Это неизбежно, иначе уже через две-три недели та же Инесса Бродник, Зина Герцианова, Илья Карбовский и все остальные заподозрят в нем либо труса, либо агента КГБ.
Барский знал это, и раньше, в аналогичных ситуациях, всегда наслаждался такой паузой в игре, всегда находил в ней свои тонкие изыски и малые удовольствия. Даже после провала операции «Миллион на таможне» он утешался тем, что играючи «заставил» «United Jewish Appeal», «Американский еврейский конгресс» и «Амнести интернэшнл» одеть все руководство Пятого управления КГБ в модные французские и итальянские костюмы, дубленки и ратиновые пальто-реглан. Это оказалось нетрудно: все евреи-отказники получали через Красный Крест от западных организаций посылки с дорогой и дефицитной в СССР модной одеждой и обувью. Часть этих вещей они легко продавали на черном рынке, а на выручку даже от одной проданной дубленки можно безбедно жить два-три месяца. Причем чем дольше КГБ держал этих людей в отказе, тем ярче был за рубежом их ореол мученичества и тем чаще и богаче были посылки, которые приходили им из-за границы.
Шестнадцать отказников, которые тайно сотрудничали с КГБ, в своих благодарственных письмах в Красный Крест сообщили своим благодетелям подлинные размеры «своей» одежды и обуви — размеры, которые продиктовал им Барский. Безусловно, была своя ирония в том, что он, глава антисионистского отдела КГБ, и все его начальники, вплоть до генерала Свиридова, носили костюмы, часы, туфли, джинсы и дубленки, присланные из-за границы матерым сионистам. Но если кому-то эта ирония могла показаться унизительной, то Барскому она приносила лишь удовольствие. Он любил такие малые ловушки в процессе большой игры, они были для него дополнительным признаком того, что любой его проигрыш — потеря всего лишь одного очка в большом турнире. И даже когда его капканы захлопывались пустыми, он горевал недолго, как талантливый шахматист во время напряженного турнира, — ведь назавтра возникала новая игра, новая охота на новых еврейских ферзей, слонов и пешек.
Однако, как любой гроссмейстер, Барский никогда не забывал своих проигрышей. И главным проигрышем — можно сказать, проигрышем всей своей жизни — он считал операцию «Миллион на таможне». Потому что его личной, тайной ставкой в той игре были вовсе не миллион долларов Максима Раппопорта, а Анна Сигал. Анна, которую он желал каждой клеткой своего зрелого сорокалетнего мужского тела.
Теперь именно этой высокой ставкой определялась для него операция «Дева».
Проиграть ее спешным или неуклюжим ходом нельзя было ни в коем случае.
Но и ждать, пассивно ждать, когда этот мерзавец созреет и отнесет свои гребаные документы в ОВИР, уже тоже не было никаких сил!
В пятницу, в конце рабочего дня Барский вытащил из сейфа дело Рубинчика и принялся за изготовление того, что композиторы-песенники называют «рыбой», а профессионалы — «вычищенным делом». Такими «вычищенными делами» КГБ пользовался всегда, когда нуждался в консультациях сторонних специалистов, не имеющих допуска к секретам конторы. Ими могли оказаться и ученый-физик (если дело касалось выкраденных в Силикатной долине формул), и специалист по канализационным системам (если нужно было по опубликованному в японской прессе расходу воды на американской военно-морской базе в Иокогаме определить количество служащего там персонала), и сам Ким Филби (если по характеру и особенностям провалов советских шпионов в Англии нужно было установить, откуда идет на Запад утечка информации).