— Вот тебе за сегодняшнюю работу, — говорит ей Гжельский и кладет на стол десять стодолларовых купюр…
Писк мобильного телефона прервал этот просмотр, Алена остановила кассету и из сумочки достала звенящую трубку.
— Алло!
— Привет, красавица! — прозвучал в трубке голос Красавчика. — Ты уже все посмотрела?
— Что тебе нужно? — холодно спросила Алена.
— Нам нужно увидеться. Я жду тебя вечером в Париже, на Елисейских полях, в ресторане «Фукетс».
— Я не могу. Я занята.
— Если ты не приедешь, завтра твой жених получит ту же пленку.
— Ты мерзавец!
— Возможно. Но это не меняет наших планов. Восемь вечера, ресторан «Фукетс».
— Я тебя убью!
— Конечно, дорогая. Вечером на Шанз Элизе! — И в трубке прозвучали гудки отбоя.
Сообщив изумленному Франсуа о своей срочной, но недолгой поездке в Париж и пообещав ему к полуночи вернуться, Алена, сдерживая бешенство, уже через двадцать минут неслась в открытом «мерседесе» из Вильфранша в Ниццу, украшенную еще не снятой рождественской иллюминацией. Рядом с Аленой на пассажирском сиденье лежали ее норковая шубка и сумочка с пистолетом.
В аэропорту, на поле для частных самолетов, она пересела в небольшой реактивный «Гольфстрим», принадлежащий Франсуа, и самолет, взлетев, развернулся над морем и поплыл на север…
«Господи! — думала Алена, глядя в иллюминатор и не видя за ним ничего. — Какая же я идиотка! Этого мерзавца, негодяя и подлеца я называла принцем и любила всю жизнь…»
В Париже был снег, новогодняя иллюминация и праздничная суматоха. Уличные торговцы в красных костюмах Санта-Клауса продавали горячие жареные каштаны, дети катались в скверах на осликах.
Набросив норковую шубку и велев пилоту «Гольфстрима» ждать ее, Алена на такси поехала из аэропорта к центру. Занятая своими мыслями, она не замечала, что на всем пути от Орли ее сопровождала еще одна машина — черный «фиат». Впрочем, ни такси, ни «фиат» до Елисейских полей не добрались — украшенная миллионами лампочек и гирлянд Шанз Элизе уже был оцеплена полицейскими барьерами.
— Мадам, — сказал таксист, — дальше нам не проехать, тут все перекрыто в связи с новогодним карнавалом.
— Хорошо, я пойду пешком.
Алена расплатилась с таксистом, он пожелал ей счастливого Нового года, и она пошла к Елисейским полям.
Следом за ней двигался мужчина с черной повязкой на правом глазу.
Вокруг были потоки предновогодней толпы, тысячи туристов и парижан запрудили все тротуары, в распахнутых дверях роскошных магазинов стояли зазывалы в костюмах Санта-Клауса. Они названивали в колокольчики, поздравляли прохожих с наступающим Новым годом и на всех языках мира зазывали в магазины за последними покупками…
Алена подошла к ресторану «Фукетс».
— Мадемуазель? — сказал ей швейцар.
— Меня там ждут.
Он открыл дверь:
— Прошу вас…
В ресторане еще было пусто, но столы уже были накрыты к празднику, и музыканты тихо играли, готовясь к длинному и бурному новогоднему вечеру.
Войдя в зал, Алена тут же увидела Красавчика.
Празднично одетый в черный смокинг, он сидел в центре зала, лицом к двери, за столиком, украшенным цветами и ведерком с шампанским. Увидев Алену, он встал и, глядя ей в глаза, улыбнулся своей неотразимой улыбкой.
— Здравствуй, дорогая. Спасибо, что прилетела.
— Здравствуй, Игорь, — сдержанно сказала она.
Приняв у нее шубку, он подвинул ей стул.
Алена села за столик, сняла перчатки, положила их в сумочку.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он, садясь напротив.
— Ты тоже. Чего ты хочешь?
Алена достала из сумочки сигареты, он предложил ей огонь.
— Я не знал, что ты куришь…
— Я спешу, — перебила Алена. — Чего ты хочешь?
— Я хочу с тобой попрощаться.
Красавчик сделал знак официанту, тот подошел и налил им шампанское в бокалы.
А за окнами ресторана публика все прибывала и прибывала на Шанз Элизе, там готовилось новогоднее шествие.
Красавчик поднял бокал:
— У меня есть тост. Я хочу выпить за нас с тобой. А точнее — за тебя. Ты — лучшее, что было в моей жизни…
Алена саркастически усмехнулась:
— Спасибо. И все-таки тебе от меня что-то нужно. Не так ли?
— Да, дорогая.
— Что?
— Один танец, — сказал он с улыбкой.
Алена молча смотрела ему в глаза. Во всем его облике была уверенность в его неотразимости и власти над ней, и глаза его излучали все тот же, как тысячу лет назад, лукавый и обволакивающий свет.
— Понимаешь, дорогая, — сказал он, посмотрев в окно, — через несколько часов настанет новый год и начнется твоя новая жизнь. Наверно, мы больше никогда не увидимся. Но сегодня, пока ты здесь… Помнишь Испанию, твой день рождения? Мы танцевали танго, но нас прервали, помнишь? Я хочу, чтобы мы его дотанцевали. Пусть это будет наш последний танец. Пойдем.
Он встал, но Алена, продолжая сидеть, испытующе глядела ему в глаза. Это была дуэль взглядов и схватка двух игроков, знающих свою силу и просчитавших всю партию наперед.
Алена улыбнулась своей самой неотразимой улыбкой.
— Ты все врешь. Но… Пошли!
Он взял ее за руку, подвел к танцевальной площадке и отошел к оркестру, сказал что-то дирижеру и положил на его пюпитр крупную купюру.
Оркестр тут же заиграл то испанское танго, которое было прервано полицией в ресторане «Марбелья клаб» в день семнадцатилетия Алены.
Красавчик взял Алену за талию и повел в танце с уверенностью «мужчины жизни», снова утвердившего свою власть над Аленой. Эта уверенность сквозила в каждом движении его рук и даже пальцев, которыми он заставлял Алену повиноваться его шагам, поворотам и наклонам тела. А Алена… Алена была в эти минуты воплощением гибкой и податливой рыси, выжидающей мига для рокового прыжка. С загадочной полуулыбкой на губах она и слушалась Красавчика, и чуть отстранялась от него, выдерживая ту дистанцию, которая обещает близость, но еще не дает ее.
Так они танцевали — в еще пустом ресторане, мозг и музыка контролировали каждый их шаг и жест. Красавчик пытался добиться того, чтобы Алена оплыла в его руках и сдалась, а Алена, чуть-чуть отстраняясь, дразнила партнера, фигурой и насмешливой улыбкой выражая свой лукавый вызов его непререкаемой власти.
Музыканты заметили эту дуэль, включились в нее своими смычками и клавишами. Следя за их танцем, они стали акцентировать его переходы и па, и заметили, что оба дуэлянта, касаясь друг друга то грудью, то ногами, с какогото момента вдруг забыли о своей дуэли и зажглись уже не искусственной и наигранной, а подлинной страстью и вожделением.