Капитан милиции В. Беспалов, начальник 19-го отделения милиции Гагаринский район 23 января с. г.
Если оставить в стороне неуклюжие попытки капитана Беспалова выгородить сержанта милиции Шакова и объяснить ранение Петра Обухова «случайным» выстрелом, то даже на основании этого сухого рапорта можно представить, что произошло в Екатеринбурге сразу после гибели восьмилетней Натальи Стасовой. Однако это представление не будет полным, если не уточнить его некоторыми подробностями, записанными со слов очевидцев. Эти очевидцы утверждают, что сотрудники 19-го отделения милиции открыли огонь без всякого предупреждения. После того как толпа разбежалась, трое милиционеров набросились на Петра Обухова, ранили его выстрелом в упор, а остальные укатили на Гагаринский проспект, где водометами разгоняли мирные остатки очереди у хлебного магазина и с той же жестокостью, с какой толпа избивала сержанта Шакова, избивали всех, кто попадался им под руку, женщин, стариков, старух.
Над заводским танкодромом «Тяжмаша» висел плотный рев пяти танковых двигателей. Это Андрей Стасов и еще четверо механиков-контролеров гоняли по заснеженным холмам танкодрома пять новеньких «Т-9О» – последнее слово советской военной техники, сверхмощное оружие наземного боя, оснащенное японскими компьютерами поиска цели по тепловому излучению, французскими локаторами обнаружения противника в воздухе, израильской аппаратурой, отклоняющей ракеты противника, американским панорамным экраном всепогодного ориентирования и прочими новинками зарубежной техники, ворованной или купленной через посредников. Советскими в этих танках были только ходовая и боевая части или то, что танкисты в обиходе называют «тягой» и «пушкой».
Снять с конвейера новенький танк и прогнать его по танкодрому, а потом прощупать все его рабочие узлы, болты и склепки и либо с точным указанием дефектов вернуть танк в сборочный цех, либо подписать акт о приемке «тяги» и отогнать танк в цех консервации – в этом и состояла работа Стасова и его четырех коллег. Вот и сейчас пять танков мчались по танкодрому, сдирая гусеницами выпавший за ночь снег, оскальзываясь на ледяных проплешинах, взметая в небо комья смерзшейся земли, взбираясь на почти отвесные склоны и скатываясь с них. Со стороны могло показаться, что водители устроили какой-то адский аттракцион. Но на самом деле каждый контролер почти не видел остальные танки, он лишь краем глаза следил, чтобы случайно не выйти за границу своей зоны, а сам был целиком – и слухом, и внутренним зрением – обращен внутрь своего танка, к реву его двигателя, скрипу гусениц, податливости рычагов управления.
Андрей Стасов любил танки так, как сука, родившая в первый раз, любит своих щенков, – он бы мог и вылизывать их, если бы это повышало стойкость брони, мощность двигателя и надежность ходовой части. Сидя на водительском месте и правой ногой вжимая педаль газа до упора в броневой пол, он физически ощущал, как его руки продолжаются рычагами управления, затем стальными кулаками шестерен уходят к коробке передач, к карданному валу и к гусеницам танка. В эти моменты сила танка становилась его силой, а его мускулы – мускулами танка, и когда танк, надрываясь, шел на крутой подъем, Стасов всерьез вкладывал мускульную силу своих рук и ног в рычаги и педали управления, веря, что он и впрямь помогает гусеницам, словно жокей, который на скачках пытается передать свою силу скачущей под ним лошади. И как профессиональный спортсмен слышит при перегрузках каждую клетку своего тела, так Стасов, объединяясь с танком, слышал каждый рабочий узел «тяги» танка.
Впрочем, дотошность Стасова при испытаниях танков объяснялась не столько его любовью к технике, сколько его хорошей памятью. Он вживую, даже памятью крови и мышц помнил, как девять лет назад «тяга», именно «тяга», ходовая часть, вынесла его, горящего, из смертельного кольца моджахедов, стрелявших в упор по его танку, враз обезоруженному, с заклинившей от прямого попадания башней. Вот то свое второе рождение, то освобождение дыхания, зажатого в предвидении смерти, то расслабление перетянутых страхом мышц и вен, и еще то, как он и остальные члены экипажа танка обнимали, плача, обгорелые гусеницы своего спасителя „Т-81", – все это и по сей день помнил Андрей Стасов. Да, девять лет назад какой-то старательный работяга-контролер «Тяжмаша» обеспечил его, Стасова, «золотым» танком, танком-спасителем, и именно поэтому Анд рюха Стасов еще шесть раз – в Пешаварской долине, в Айнаке, в Хазараджате, Кветте, Кундузе и Йаттабаде – живым выходил из смертельных переплетов и имел теперь дочку, жену, друзей – жизнь!
Сегодня уже нет боев в Афганистане, но из-за этих евреев, выселенных в Сибирь, из-за этой экономической блокады мирового сионизма и постоянной бузы в так называемых „братских" странах, „в воздухе пахнет грозой". И теперь он, Стасов, отвечает за тех андрюх, алешек и Иванов, которые сядут в принятые ими танки, чтобы ходовая часть танка не подвела и тогда, когда уже станут бессильны все эти импортные компьютеры, когда только гусеницы танка смогут спасти ребятам жизнь – в Польше, Венгрии или Израиле…
С этим новым танком было все в порядке, кроме одного – при переключении скорости слышался посторонний шорох в коробке передач. Черт его знает, что это значит. Может, сборщик уронил в коробку передач табак, или сигарету или еще какую-нибудь мелочь. Но для Стасова именно такие ситуации были самыми неприятными: сейчас Степан Зарудный, дежурный мастер по сборке, начнет кричать, что, мол, «опять ты прие…!», «где этот шорох, никакого шороха не слышу!» и тому подобное. Конечно, если нормы сборки танков все повышают и повышают, давя этим на зарплату работяг, то кому же охота из-за какого-то шороха терять два часа – поднимать танк на подъемник и разбирать закрытый многотонной броней передок, чтобы добраться до коробки передач. А потом, разобрав эту коробку, увидеть, что ничего там, может, страшного и нет, пыль попала на диски, само притрется…
Но пыль это или не пыль – сейчас не угадаешь, а вот если заклинит в атаке передачу, этот шорох может стоить жизни всему экипажу танка. И уже заранее настраивая себя не уступать горластому Степану Зарудному, Стасов, сбросив обороты двигателя, вывел танк с танкодрома и покатил к цеху. Сквозь смотровую щель он увидел толпу, человек эдак семьдесят рабочих, сгрудившихся в курилке перед цехом сборки. Опять митингуют! Значит, действительно, с 1-го февраля им нормы выработки повышают. Но что толку в этих митингах-говорильнях! С тех пор как новое правительство отменило все, что ввел Горячев: семейное предпринимательство, кооперативное фермерство, заводское самоуправление и т. д., – людям осталось одно – митинговать по любому поводу. Так нервнобольной, позволив одеть на себя смирительную рубашку, орет и требует, чтобы санитары все же разговаривали с ним на «вы»!…
Странно, почему они вдруг стали расходиться? То стояли, митинговали, сварщик Анатолий Гусько, тоже «афганец», инвалид, на всю курилку руками размахивал, а как увидели стасовский танк, так – боком, боком, кто – в цех, а кто – в теплую курилку…
Недоумевая, не затевают ли ребята чего против них, контролеров, – но, черт возьми, не могут же контролеры выпускать с завода некачественные танки, это не обувь, которую можно оформить вторым или третьим сортом, – Стасов въехал в открытые ворота цеха, заглушил двигатель, выбрался через башенный люк из танка и спрыгнул на цементный пол цеха, снял с головы шлемофон. И как-то странно ему показалось, что никто из работяг на конвейере не повернулся в его сторону, не взглянул даже. Обычно, вся бригада бросает работу и ждет, что контролер скажет, много ли дефектов и насколько они серьезны, нельзя ли просто отлаяться от контролера, глоткой взять или всем вместе поднять контролера на смех. Со Стасовым эти номера у них редко проходят, но сейчас именно такой случай – при словах «шорох в коробке передач» полбригады начнет хохотать… Но почему же никто не глядит на него, даже горластый Степан Зарудный стоит на конвейере спиной к Стасову, работает и словно не видит, что рядом с ним танк остановился…