Солдаты-украинцы, русские, белорусы, молдаване! Что вы делаете в Узбекистане, Киргизии, Армении, Грузии?…"
Наполненный хрипом радиоголосов лимузин голландского посла Бруно Бартелла медленно катил по заледенелому Калашному переулку от особняка Голландского посольства в сторону Калининского проспекта. Когда-то даже вот в такие пронизывающие до костей морозные дни в этом переулке с раннего утра, еще до открытия посольства, собиралась огромная очередь людей, которые от счастья даже не чувствовали этих морозов. То были русские евреи, получившие разрешение на эмиграцию. Голландское посольство представляло тогда в СССР интересы государства Израиль, и эмигранты получали здесь израильские визы и денежные пособия. По совершенно необъяснимой логике Кремль, лишая человека советского гражданства, взимал с него за это 500 рублей, даже с грудного ребенка. В то время 500 рублей были равны трехмесячной зарплате среднего советского инженера, и при семье в четыре человека люди должны были только за освобождение от советского гражданства отдать весь свой годовой доход. Конечно, далеко не все имели такие деньги, и потому из США и Израиля голландскому послу приходили средства на выкуп этих нищих семей…
Но после высылки всех русских евреев в Уссурийскую тайгу всякая эмиграция прекратилась. Израиль объявил всех этих высланных евреев гражданами государства Израиль и ради их освобождения начал всемирную кампанию за полную экономическую блокаду СССР. Конечно, это была заранее проигранная игра. Даже частичный экономический бойкот, объявленный когда-то Картером Советскому Союзу в связи с советским вторжением в Афганистан, лопнул через три года при самой антикоммунистической администрации в Белом доме – при Рональде Рейгане. Потому что экономика диктует политику, а не наоборот. Мир бизнеса не может устоять перед таким гигантским рынком, как СССР. Стриж и Митрохин знали это так же хорошо, как в свое время Брежнев и Андропов. Знали это и в Израиле. Но что они могли еще сделать этому гигантскому коммунистическому монстру? Функции голландского посла по представительству в СССР израильских интересов сошли на нет, никаких дел с антисемитским режимом Стрижа и Митрохина израильское правительство теперь не вело и вести не собиралось, обе страны открыто именовали друг друга фашистскими…
И, тем не менее, сегодня голландский посол ехал в Кремль по поручению Иерусалима. Он удивлялся своему спокойствию. Неужели так же отстраненно-спокойно и даже радостно чувствовали себя, например, заговорщики, которые ехали в ставку Гитлера с динамитом в служебном портфеле? У Бруно Бартелла не было в портфеле никакого динамита, однако его сегодняшняя миссия была почти такой же самоубийственно опасной. Но даже сейчас, по дороге в Кремль, он не спрашивал себя, почему он согласился на это, почему вчера в Амстердаме сказал израильскому послу спокойно и по-деловому: «Да, я сделаю это!…»
При выезде на Калининский проспект мостовая была перегорожена танками, здесь же стоял вооруженный гэбэшный патруль. Шофер голландского посла затормозил в двух метрах от танка, офицер КГБ в тяжелом овчинном полушубке, в валенках и шапке-ушанке подошел к лимузину. Бруно Бартелл поспешно выключил радиоприемник. Хотя на переднем крыле машины был посольский флажок, а на ветровом стекле был ясно виден дипломатический спецпропуск, офицер бесцеремонно открыл дверцу машины.
– Куда едем?
– В Кремль… – сухо ответил Бруно Бартелл.
– Зачем?
– У меня аудиенция с господами Стрижом и Митрохиным.
Офицер цепкими глазами оглядел кабину, остановил взгляд на умолкшем радиоприемнике, затем захлопнул дверцу и жестом разрешил шоферу проехать в узкое пространство меж танками. Миновав этот танковый заслон, лимузин вывернул налево, на проспект Калинина. Проспект был пуст, если, конечно, не считать маячивший впереди очередной танковый заслон. Хотя в прежние дни от посольства до Кремля можно было даже в часы пик доехать за шесть-семь минут, сегодня Бартелл выехал за сорок минут до аудиенции со Стрижом и Митрохиным. Он знал, что таких заслонов и проверок будет еще четыре и каждая последующая – длительней и придирчивей предыдущей. А при въезде в Кремль и машину, и самого Бартелла вообще обыщут миноискателями, несмотря на весь его дипломатический иммунитет.
Бруно включил радио, покрутил ручку настройки. У него был мощный «Sony», который легко отстраивался от московских глушилок и принимал даже дальние сигналы провинциальных радиостанций.
Женский голос заполнил машину:
– Говорит свободная Пермь! Мы передавали декрет Комитета Народного Восстания о законной и немедленной демобилизации всех солдат Советской Армии! Солдаты и офицеры! Те, кто еще не решился бросить свои казармы! На основании этого Декрета и от имени восставшего русского народа мы гарантируем вам беспрепятственный проезд домой через все зоны, освобожденные нами от власти КПСС! Только сегодня через нашу станцию проследовало в республики Средней Азии девятнадцать эшелонов солдат мусульманских национальностей. Все попытки так называемого «Патриотического Правительства» организовать бомбежку железной дороги были парализованы дезертирством солдат служб наземного обслуживания самолетов…"
Хрип глушилки, точно севшей на волну пермской радиостанции, перекрыл голос. Но ведь эти глушилки московские, они покрывают только зону в радиусе 30-50 километров, подумал Бартелл. Конечно, в распоряжении Кремля тысячи таких станций глушения, но даже тогда, когда Кремль мог себе позволить тратить на эти глушилки энергию целых электростанций, им не удавалось покрыть глушением и пятую часть советской территории, а вся остальная страна почти без помех слушала «Голос Америки», «Би-Би-Си», «Свободу», «Свободную Европу», «Немецкую волну» и даже «Голос Израиля». Но теперь, когда отрезана сибирская нефть, когда энергии не хватает даже на отопление детских садов и школ, ради кого и чего работают эти глушилки?
Черт возьми, еще один танковый заслон, очередная гэбэшная проверка. Эти руководители «народного» государства так боятся собственного народа, что, как только уральский бунт вышел за пределы Урала, они покрыли танковыми баррикадами всю Москву. Но сегодня Бартелл не будет ни протестовать, ни выражать свое возмущение по поводу этих проверок.
Когда едут в Кремль с ТАКОЙ миссией, можно стерпеть даже хамство постовых гэбэшников. Мина, которую Бруно Бартелл везет в Кремль, вся поместилась в жестком запечатанном конверте в левом внутреннем кармане его пиджака. Бартеллу казалось, что этот конверт греет ему сердце. Во всяком случае, заставляет его биться куда сильней, чем обычно. Черт возьми, наверно так же грели Рауля Валленберга датские паспорта, которые он вез евреям будапештского гетто. По одному из таких паспортов бежала тогда от смерти беременная Сарра Гольдман, мать Бруно. И то, что Бруно и его мать получили жизнь из рук самого Рауля, определило не только выбор Бартеллом его профессии, но даже страну, в которую он потом поехал работать.
Эта страна убила Рауля, а сегодня история посылает этой стране свой счет, и Бруно Бартелл видел особый смысл в том, что именно его выбрала история, чтобы этот счет вручить.
Впрочем, выбирала, конечно, не история, выбирали израильтяне.