Возможно, девочка ревновала мать и, считала Халуповича личным виновником всех своих несчастий. В таком случае подаренное пальто она могла воспринять как попытку Халуповича загладить свою вину перед ней.
— Не может быть, — растерянно произнесла Нина, — этого не может быть.
— Никого другого Елизавета Матвеевна не пустила бы в эту квартиру, — пояснил Дронго.
— Верно, — задумчиво произнес Халупович, — ни за что и никого не пустила бы.
— Вот видите. В таком случае все совпадает. Таня была той самой пятой женщиной, которую видела Софья Оганесовна. Именно поэтому Скрёбову так легко удалось подбить Таню на побег. И, наконец, крысиный яд. Она все время держала его при себе, видимо, боялась грызунов, которые иногда появлялись в их доме.
— Это нужно доказать, — судорожно всхлипнула Нина.
— Ее любимая фигурка Микки Маус изготовлена в Китае. Она полая внутри, — пояснил Дронго, — девочка насыпала в нее яд. Она и предположить не могла, что яд будет направлен против ее бабушки.
Все молчали, потрясенные услышанным.
— Ее мать подалась на заработки то ли в Югославию, то ли в Турцию, — продолжал Дронго, — и девочка об этом тоже знала. Она достаточно взрослая, чтобы понимать, куда и зачем уехала мать. И как эти деньги ей достаются. Уильям Сомерсет Моэм считал, что лишения и несчастья не делают человека лучше. Наоборот, они ломают его душу. Очевидно, у девочки произошел некий психологический надлом. А когда она узнала, что вместо Халуповича погибла ее бабушка, то решимость довести дело до конца только окрепла.
— Что она делает сейчас? — внезапно спросила чуть дрогнувшим голосом Линовицкая.
— Господи! — всплеснула руками Нина, — Она наверху. Сидит сейчас с этой игрушкой, — она выбежала из гостиной.
— Как страшно, — произнесла Элга, — такая маленькая девочка… Теперь ей грозит тюрьма.
— По российским законам уголовная ответственность наступает только с четырнадцати лет, если я не ошибаюсь, — сказал Дронго. — Значит, у вас снова не будет преступника, Валентина Олеговна. Вы можете отправить ее в интернат для несовершеннолетних преступников или в другое исправительное заведение, но будет лучше, если вы не найдете преступника. Нельзя коверкать жизнь девочки. У нее и без того сломанная судьба. Все, что ей удалось сделать, так это по ошибке отравить бабушку и убить сиамского кота.
— Черт побери! — воскликнул Халупович. — Я даже не подозревал об этом.
Все по-прежнему подавленно молчали. Они слышали, как Нина успокаивает плачущую девочку. Очевидно, та поняла, что ее план снова не удался. Фариза покачала головой.
— Какое несчастье, — пробормотала она с чувством, — твое любвеобилие, Эдуард, приносит людям несчастье.
Халупович тяжело вздохнул.
Дронго понял, что закончил свою миссию. Он поднялся из-за стола.
— Один раз в миллениум, — вспомнил он слова Халуповича, — вот так и начался наш миллениум, — негромко добавил Дронго. Затем еще раз посмотрел на каждую из женщин. Все были подавлены. Линовицкая о чем-то мрачно размышляла. Она оказалась в нелегком положении.
— Что можно было ожидать от такой девочки, — раздался высокий возмущенный голос Оксаны Григорьевны, — когда у нее такая мать… Такая наследственность…
— Не смейте! — внезапно вспыхнула Фариза. — Вы ничего не понимаете. Разве ее мать виновата в том, что вынуждена уехать? И как ей зарабатывать, если по — другому она не умеет?
— Так можно оправдать любое преступление, любую безнравственность, — сурово заметила Оксана Григорьевна.
— Мы все не ангелы, — возразил Дронго, избегая смотреть на Линовицкую. — Говорят, что кто-то из святых прыгал в крапиву, чтобы спастись от искушения. Кажется, это был святой Бенедикт.
— Остается пожалеть бедного Бенедикта, — жестко заметила Линовицкая, — хотя лично мне его не жаль.
— А девочка? — напомнила Элга. — Что с ней будет?
— Это уже вопрос к следователю, — ответил Дронго.
Фариза посмотрела на Валентину Олеговну так, словно увидела ее впервые. Все присутствующие тоже смотрели на нее. Линовицкая покраснела, занервничала, почему-то закашлялась. Она не знала, что ей нужно сказать, чтобы удержать уходившего Дронго. Именно поэтому она так нервничала. Но гордость оказалась сильнее остальных чувств.
— До свидания, — сказал Дронго, выходя из комнаты.
Никто ему не ответил. Линовицкая словно оцепенела.
Он подходил к двери, когда его догнал Халупович.
— Ваш гонорар я переведу…
— Не торопитесь, — прервал его Дронго, — мы успеем разобраться и с этой проблемой. У меня остался последний вопрос. Познакомившись с Фаризой, вы смело полезли в драку. Вы тогда сказали ей, что рядом находится чемпион по боксу, поэтому вы ничего не боитесь. Рядом с вами тогда действительно был чемпион?
— Нет, — улыбнулся, Халупович, — он и драться — то не умел. Я соврал, чтобы она не волновалась. И дрался за двоих.
— Спасибо, — сказал Дронго, протягивая ему руку, — я так и думал. Вот за это вас и любят женщины.
Пожав протянутую руку, он вышел. На вешалке осталось сиротливо висеть пальто Линовицкой. Верхняя одежда гостей была в шкафу. Валентина Олеговна видела, что он уходит, но не стала останавливать его. Все было сказано. Второй раз возвращаться в ее квартиру не имело смысла. Она чувствовала, что он больше не вернется. А он понял, что ночь закончилась и впереди был новый день. Подняв воротник пальто, он вышел на улицу.
«Интересно, как она поступит, — подумал Дронго, — ведь теперь выбор будет за ней».