– Я здесь совсем ни при чем. Я тогда уже учился в Хабаровске, – открыто глядя в глаза Андрею, тихо и спокойно вымолвил Ли Вэйгу. – И я никакой не сын ему. – Хотел, видимо, и еще что-то прибавить, но резко выступивший вперед Краев неожиданно хлопнул его ладонями по ушам. Китаец схватился за голову, согнулся и застонал, а когда через несколько мгновений оторвал от головы узкие худые ладони, на них тускло блеснули темные кровяные крапинки.

– Во гаосу ни пуяо шуо шеме дуаю? [69] – без всякой интонации бесстрастно произнес Краев и добавил на русском: – Не люблю, когда эта сволочь узкоглазая начинает тупо изворачиваться. Привыкли как на базаре – с кристально честной рожей всякую рвань нам втюхивать.

– Да, тут ты прав, Егорыч, – подтвердил Саня. – Этого у них точно не отнимешь. Восток, блин, мать его ети. Ладно, Андрюх, ты извини, братка, но пока они нам еще живыми нужны. Можешь их слегка попинать наскоряк, а завтра я тебе их совсем отдам. Хочешь, секир башка делай, хочешь – на шаурму пускай. Даже скормить их друг другу по чуть-чуть можешь. Я тебе даже покажу, как это делается. – Сказал и отступил в сторону, словно предоставляя Мостовому широкое поле деятельности. Подождал, но, видя, что Андрей по-прежнему стоит без движения, уставившись в одну точку на стене незрячими глазами, поторопил: – Еще раз извини, братуха, но сейчас лишнего времени у нас нет. Счет же на часы пошел. Ну, так ты что, отведешь душу?

Мостовой не ответил, только отрицательно помотал головой.

– Добро. Тогда отложим этот кайф на завтра. Егорыч, толкай их в подпол – и займемся делом.

Снова расстелили на столе огромную склейку, сверху распечатку со спутника. Обступили со всех сторон. И Мостовой вместе со всеми тоже машинально подошел поближе. Остановился, прикасаясь плечом к плечу Семеныча. Громкие чужие слова еще не доходили до его сознания. Гудели где-то вдалеке, как прибитый к рамке дымокуром пчелиный рой. Перехватившая горло ненависть, едкая, как концентрированная кислота, постепенно растекалась по телу и, разбавленная кровью, растворенная в ней, проникала в каждый капилляр, в каждую клеточку, бросая в сильный, но теперь уже вполне переносимый жар.

Вот и случилось то, чего он так долго ждал. Представлял себе в малейших подробностях долгими бессонными ночами. Вера в то, что это все-таки когда-нибудь свершится, произойдет по чистой и праведной воле провидения, поддерживала его все эти страшные бессмысленные годы, помогала держаться на плаву, делать вид, что все еще живет, легко вводя в заблуждение окружающих. Но теперь эта уже хорошо видимая, маячащая перед глазами цель каким-то непонятным, непостижимым образом вдруг начала терять для него былую притягательность. Как будто все эти годы он упорно и упрямо брел и брел за миражом. И только сейчас, прозревая, постепенно начал понимать, что сама по себе эта, казалось бы, выстраданная, вымученная цель на самом деле никогда и не была для него по-настоящему важна. Единственно важным было только это упорное маниакальное стремление к ней. Движение к ней, позволяющее поддерживать гаснущую зыбкую веру в справедливость страшного возмездия.

Теперь, когда осталось сделать последний шаг, он начал понимать, что этот шаг не принесет ему никакого облегчения. Что и после достижения этой выстраданной треклятой цели внутри так будет впредь стоять звенящая пустота. И жизнь его уже никогда не обретет былого смысла.

– Нет. Я не буду нажимать на кнопку, – неожиданно для себя самого произнес он вслух, и все говорившие разом замолчали.

– Что, Андрюха? Что ты сказал? – спросил Славкин.

– Я сказал – взрывайте сами.

– Ну, браток, тебе не угодишь, – желчно обронил Санек. – Ты уж не раскисай, будь добр. Хотя б сейчас. Ну же! Соберись и подключайся.

АЛИНА

– Они исчезли, – сказал Самвел, и на лицо его словно туча набежала. – Совсем пропали. Просто как под землю провалились! Уже целые сутки – ни одного звонка.

– А я говорил тебе, что не надо туда соваться? Говорил, да? Нельзя было туда людей посылать. У них там такая охрана, что сразу же заметят. Наверно, вертолетом их и засекли.

– Наверное, ты прав, Ашот-джан, – повинился Самвел, – не надо было.

– И что теперь делать? Как их теперь оттуда вытащить? Этот твой Бельдин ни за что их не отдаст. Еще неизвестно, как он там все это повернет. Может и в Москву сообщить.

– Нет. Не может. Это ему совсем не нужно. Не думаю, что сообщит.

– У-у, чет! Ничего еще не сделали! Ничего не добились! А уже семь человек потеряли! Семь человек, да! Семь трупов! А все ты, брат, со своими чертовыми шмазами-алмазами. Не надо было мне тебе слушать. Знал бы, что так получится…

– Теперь уже все равно поздно, Ашот-джан. Теперь же назад не вернешь.

– И этот еще твой Сазонов?! Что с ним теперь делать? Надо его немедленно зарыть. Чтобы и запаха не осталось!

– Нет. Нельзя. Рано еще, – возразил Самвел. – Он еще может пригодиться.

– Куда пригодиться? Зачем пригодиться? Что ты, как бабка старая, всякие банки-слянки собираешь?

– Я тоже так думаю, Самвел, – осторожно вставила Алина. – Лучше бы от него избавиться.

– Ты думаешь? Еще и ты тут думаешь?! Я тебя спрашивал, да? Еще раз рот раскроешь, вообще выгоню! Говорить будешь, только когда я сам тебя спрошу, поняла?! Она думает. Еще и она думает, – пробурчал Самвел, и на его круглых лоснящихся нависших над подбородком щеках выступили багровые пятна. – Все кругом думают! Один я только ничего не думаю. Совсем тупой, да.

– Что ты кипятишься, как чайник? Никто тебя тупым не называл, – подождав, пока брат немного успокоится, примирительно продолжил Ашот. – Но из дома его все равно убирать надо. Даже эта твоя курица правильно говорит.

– Хорошо. Уберем. Завтра.

– Нет, Самвел. Сегодня. Пока он здесь – совсем неспокойно. Кто там знает, что у этого дурака Степанчука на уме.

– Ладно, Ашотик. Сейчас отправлю. Может, ты и прав. Только куда его лучше спрятать?

– К Чепурному в Филаретовку на дачу.

– Да. Наверно, так пойдет. Это надежно, и не так далеко от города. И с нами не связать. А ты куда вскочила?

– Мне же, Самвельчик, еще на работу.

– Никуда сегодня больше не поедешь. Пока здесь будешь.

– Хорошо. Я только позвоню, – сказала Алина, но, похолодев под угрюмым пронизывающим взглядом Арутюняна, тут же поправилась: – Попозже.

Высокая тяжелая створка медленно и беззвучно отъехала в сторону, и черный, похожий на мрачный катафалк «Лэндкрузер-Прадо», со слепыми, полностью затонированными стеклами, тихо урча отлаженным движком, выкатился за ворота.

Алина, сгорбившись, ни жива ни мертва от страха, стыла на заднем сиденье, зажатая между скованным наручниками Сазоновым и ужасным на вид небритым боевиком, похожим на огромную злобную обезьяну. Она все-таки сумела позвонить. Улучив момент, закрывшись в туалете, прошептала в трубку: «Сегодня. В Филаретовку» – и сразу же отключилась. Теперь, удерживая двумя положенными одна на другую ладошками подрагивающую в нервном тике коленку, прикрыв глаза, она гадала – понял ли ее Комов, сумеет ли за прошедшие после ее сообщения два часа организовать нападение. «Неужели Самвел все-таки узнал об этом звонке? – мучилась догадками она. – Может быть, его образины сумели каким-то образом прослушать мой телефон? Если же нет, то зачем тогда он меня вместе со своими отморозками и Сазоновым отправил в Филаретовку? Зачем?! Он же ничего не объяснил. Просто рявкнул: «Поедешь с ними!» И все… Зачем? Я что теперь у него – тоже пленница, как и этот Сазонов?»