– Это в Европе, где есть традиции, – возразил Самедов, – а в наших странах еще долго будет господствовать идеология абсолютной истины. Можно подумать, что в вашем государстве Президент не является носителем подобной истины. Во всяком случае, он так считает.
– И за это его критикуют, – напомнил Борис Макарович. – Или вы считаете, что между вашим и нашим государством нет разницы?
– Не будем спорить, доктор, – примирительно сказал подполковник, – давайте по-хорошему. Вы говорите мне фамилию, под которой зарегистрирован ваш пациент, и я сразу ухожу отсюда. А вы получаете вашу родственницу в целости и сохранности. В противном случае...
Борис Макарович напрягся, ожидая окончания.
– ...Вы можете ее никогда не увидеть, – подытожил Самедов.
– Сначала отпустите женщину, – чуть подумав, сказал Тимакин, – а уже затем мы будем говорить.
– Это невозможно, – возразил Самедов, – вы, очевидно, меня не понимаете. Вы не в том положении, чтобы диктовать свои условия.
– Возможно, – согласился Борис Макарович, – но с насильниками, врывающимися в ваш дом, вообще бесполезно вести какие-нибудь переговоры. Вам так не кажется?
Подполковника трудно было вывести из привычного состояния равновесия. Он вздохнул, посмотрел на часы. Как не вовремя они усыпили эту дамочку, подумал Самедов. Но, очевидно, у них не было иного выхода.
– Так вы отказываетесь? – спросил он врача. – Я меня нет времени с вами разговаривать.
– Я должен посоветоваться со своим пациентом, – неожиданно сказал Тимакин, – согласитесь, что это и его касается.
– Согласен, – кивнул Самедов, – сколько времени вам нужно?
– Полчаса. Я должен ему позвонить.
– Вы хотите сказать, что его нет в больнице?
– Я сказал то, что хотел сказать.
– Хорошо, – согласился подполковник, – я уйду и вернусь ровно через полчаса. Я думаю, вам рассказали кое-что о вашем пациенте. Если вы вызовете милицию или позвоните в ФСБ, не скрою, у меня будут некоторые неприятности. Но у вас их будет гораздо больше. И самое главное, что нам все равно через день или через два его выдадут. А вот уголовное дело против вас закроют еще нескоро. Так что вы об этом не забывайте.
Он поднялся и вышел из кабинета. Тимакин остался один. Он сразу потянулся к телефону, поднял трубку, но затем, подумав немного, положил ее обратно. Его гость был прав, в логике Самедову трудно было отказать.
Борис Макарович позвал сидевшую в приемной секретаршу. Она осторожно вошла, не понимая, по какой причине неизвестный гость так долго задержался в кабинете у заведующего.
– Он ушел? – коротко спросил Борис Макарович.
– Ушел, – испуганно подтвердила она, увидев лицо Тимакина. Она никогда не видела у него такого выражения на лице.
– Спустись вниз и проверь, он вышел из больницы или нет, – попросил Тимакин.
– Хорошо, – девушка вышла из кабинета.
Борис Макарович сидел еще целую минуту. Затем быстро поднялся и вышел в коридор. Там стояли несколько человек. Он подумал немного и вернулся в свой кабинет. Нельзя было рисковать. Через несколько минут вернулась секретарша.
– Он вышел из больницы, – подтвердила она.
Тимакин поднял трубку и набрал номер главного врача.
– Вы можете вызвать меня к себе? – попросил он.
– Как это вызвать? – удивился главврач. Они были знакомы с Тимакиным много лет. Он не понял Бориса Макаровича, когда тот позвонил ему с подобной просьбой. Он не мог вызвать заведующего кафедрой медицинского института, доктора наук, известного врача, пусть даже работающего в руководимой им больнице. Он мог только позвонить и пригласить его к себе.
– Вызовите меня официально, – повторил свою просьбу Тимакин, – мне нужно, чтобы вы вызвали меня через вашего секретаря.
– Хорошо, – согласился главврач, по-прежнему недоумевая.
Через минуту Тимакину позвонили по внутреннему селектору, попросили его спуститься на второй этаж. Зайдя в приемную, он увидел там молодого врача, с которым он не был знаком. Дождавшись, пока тот выйдет, Тимакин быстро прошел в палату, находившуюся рядом с кабинетом главного врача. Саид, увидев его, чуть приподнялся.
– Я нас проблемы, – сказал Борис Макарович, – я сейчас вам все расскажу, и мы вместе решим, что нам делать.
Саид слушал его молча, ни разу не перебив. Только бледнел еще больше. Когда Борис Макарович закончил свой рассказ, Саид, с трудом опираясь на правую руку, поднялся и сел на кровати. После чего решительно сказал:
– Пусть мне принесут одежду. Я поеду к ней.
– Нет, – возразил Тимакин, – мы вызовем милицию и освободим Эллу. Так будет правильнее.
– Нет, не правильнее, – возразил Саид, – вы сделали операцию человеку, у которого было огнестрельное ранение, и не сообщили об этом, вы положили меня в палату под чужим именем. Если об этом узнают, у вас будут неприятности. Могут даже возбудить уголовное дело. Нет. Я не могу так подводить людей, которые мне помогли. Кроме того, они не отпустят Эллу, даже если мы вызовем милицию. Вы не знаете этих людей, доктор, а я знаю. Если они увидят, что милиция приехала в больницу, они убьют Эллу, чтобы не оставлять свидетелей. Поймите, что я не имею права рисковать жизнью человека, который меня спас.
– Может быть, – неожиданно сказал Борис Макарович, – может быть, вы и правы. Но я вам не позволю покинуть больницу. Я каждого врача есть свои обязательства перед пациентами. Я не могу позволить вам уйти.
– Я меня нет другого выхода, – твердо заявил Саид, – и не пытайтесь меня удержать, доктор. Вы сделали все, что могли. Поймите, что я не имею права подставлять женщину, которая столько для меня сделала. Если с ней что-нибудь случится, я себе не прощу этого никогда в жизни. Никогда.
Тимакин молчал. Он не знал, что сказать.
– Я поеду с вами, – наконец предложил он.
– Нет, – возразил Саид, – если вы соберетесь ехать со мной, они просто не дадут нам уйти из больницы, решив, что мы хотим сбежать. Я попытаюсь ускользнуть через другой выход. Они ведь не знают, что я уже хоть и с трудом, но могу ходить.
– Вы ставите меня в трудное положение, – признался Тимакин, – я впервые в жизни не знаю, как поступить.
– Отпустите меня, – улыбнулся Саид, – это будет лучшее, что вы можете сделать. Для мужчины нормально, если он защищает женщину. Я нас любят вспоминать слова Расула Гамзатова, который сказал, что настоящие мужчины дерутся только в двух случаях. За землю и за любимую женщину. Во всех остальных случаях дерутся петухи, сказал поэт. А я иду защищать женщину, которая спасла мне жизнь. И которая мне нравится, – добавил он вдруг.