— Видишь ли, — осторожно объяснил Андрей, — в те времена у нас были несколько другие идеалы. Мы были немного более идеалистичны, по-другому воспитаны. Тогда даже невинный поцелуй был актом большой любви.
— Вам мешала советская тоталитарная система? — понял мальчик.
— Тебя напрасно обучают в этих западных школах, — в сердцах ответил Андрей, — чему вас там только учат.
— И не любили друг друга?
— Мы нравились друг другу, но, видимо, недостаточно сильно, чтобы пожениться, — кажется, этот ответ не удовлетворил даже его.
— И тогда вы решили уехать? — уточнил мальчик.
— Я не уезжал, просто в Советском Союзе была система распределения. Меня послали на Урал, и я обязан был ехать работать туда, куда попал после распределения. По закону нужно было отработать три года.
— А она не могла вас ждать? — Мальчик был безжалостен.
— Не знаю. Наверное, нет. Ей больше нравился твой папа.
— Он не мой папа, — очень серьезно и тихо произнес младший Андрей.
Кирьяков замер. Он боялся повернуть голову, чтобы взглянуть в глаза своему сыну.
— С чего… — непривычно перехватило горло, он откашлялся, — …с чего ты взял?
— Слышал разговор бабушки с мамой. Бабушка не хотела, чтобы мы встречались. Они говорили достаточно тихо, но я все слышал.
— А что мама?
— Она говорила, что мальчик должен встречаться со своим отцом. Что она не может мешать нашим встречам.
Следующие двадцать шагов Андрей шел словно в тумане. Он боялся, очень боялся следующего вопроса мальчика. И наконец тот прозвучал:
— Скажите, а вы действительно мой отец?
Он молчал. В тюрьмах и колониях ему бывало легче. Там нужно было просто врать. Здесь нужно было соврать, убеждая самого себя. Самое сложное было в том, что врать совсем не хотелось. Но как ответить честно на вопрос мальчика, он просто не знал.
— Может быть, — наконец выдавил он, — а что говорит мама?
— Она не ответила на мой вопрос, только заплакала, и все.
— Ты спрашивал и у нее?
— Да, сегодня утром.
Андрей невольно замедлил шаг. До площади оставалось метров триста-четыреста. Он представил себе состояние Ларисы и даже испугался. Что, если она решит, что эти встречи пора прекращать? У него не будет никаких шансов снова увидеть мальчика.
— Я действительно ничего не знаю, — максимально честно ответил он мальчику, понимая, что это может быть их последний разговор в жизни, — но я все равно очень люблю тебя, независимо от того, кто именно твой отец. Постарайся понять это и больше не мучай свою маму подобными вопросами.
Потом они подошли к площади. Андрей увидел глаза Ларисы. Это было самое главное, что он разглядел, — ее глаза. Она смотрела на них и каким-то особым, свойственным только любящим матерям чувством догадалась, что между ними состоялся этот разговор. Она подошла ближе и, ни слова не говоря, просто обняла Андрея. Впервые на глазах у своего сына.
А вечером, отправив сына к бабушке, она сама позвонила Андрею на его конспиративную квартиру, где он обычно останавливался, находясь в Москве. И сама позвала его. В эту ночь они впервые любили друг друга, спустя пятнадцать лет после той памятной душной летней ночи семьдесят пятого. Сначала они чувствовали себя достаточно скованно, как впервые встретившиеся любовники. Страстно и скованно. Не было радости узнавания и повторения. Все было словно впервые. И эта ночь была неслыханной наградой обоим за терпение и верность.
На следующий день Лариса с сыном улетели во Францию. А он остался готовиться к своему визиту в Прибалтику. Зимой девяносто первого года уже никто не сомневался, что Прибалтийские республики собираются отделяться, выходить из единой страны и никакая сила уже не может их удержать в рамках большого Союза. Но руководство КГБ и МВД, догматическое и косное, не желало считаться с очевидными фактами. Возглавивший МВД Пуго, кристально честный и порядочный человек, был убежденным сторонником единого государства. Именно с его разрешения операция «Дельфин» вступила в свою следующую фазу, когда в Литву были посланы не только отряды «Альфы» и спецподразделения войсковых частей, но и лучшие работники МВД, которым вменялось в обязанность изучение оперативной криминальной обстановки на местах и помощь местным правоохранительным органам.
Заключенный Андрей Кирьяков был отправлен в Литву и находился там после январских событий девяносто первого года, потрясших всю страну. Теперь уже стало ясно, что никакие профессионалы не спасут единства государства. Оно было просто обречено. В августе решившиеся на последнюю отчаянную попытку спасти государство безвольные лидеры ГКЧП не смогли уже мобилизовать свою волю и решимость для выполнения этой задачи. Оказавшийся среди них Пуго, верный до конца своему долгу, предпочел застрелиться, умер фактически на посту. Последовавшая затем смерть маршала Ахромеева показала, как умеют умирать люди, искренне любящие свою Родину и осознающие свою собственную сопричастность к этому развалу.
А Андрея Кирьякова перевели из уже суверенной Литвы лишь весной девяносто второго. И тогда же начали готовить к следующей операции уже совместно с Первым главным управлением КГБ СССР, названным теперь Службой внешней разведки России.
В этот день с утра к небольшой подмосковной даче начали подъезжать автомобили. Высыпавшие из них одинаковые ребята в кожаных куртках и плащах занимали свои места вокруг дачи. Правда, машины в основном были российские — «Жигули», «Волги». Иногда подъезжали «Шкоды» или «Ситроены». К полудню положение изменилось. Теперь к даче начали подъезжать «БМВ» и «Вольво», «Мерседесы» и «Крайслеры». Из них выходили более солидные люди, но все так же рассыпались по лесу, не заходя в дом. Опытный наблюдатель обратил бы внимание на профессионализм приехавших. При этом среди прибывших царил полный интернационал. Здесь были русские, украинцы, татары, чеченцы, армяне, азербайджанцы, грузины, даже двое киргизов — словом, почти полный комплект всех проживающих когда-то на территории огромной страны наций и народностей.
К пяти часам к даче, уже оцепленной несколькими сотнями боевиков, начали подъезжать те, ради которых и готовилась эта встреча. Первым приехал Михаил Никитин — президент «Гамма-банка» и, как писали российские газеты, один из самых крупных руководителей мафии в стране. За ним почти сразу приехал руководитель другого крупного банковского объединения Артур Саркисян. Тяжело дыша, он вышел из своего представительного огромного «Линкольна» и поспешил в дом.
Следом подъехали два темно-синих «Вольво» с руководителями подмосковных группировок Мироновым и Хлыщевым. На «БМВ» последней модели приехал Гурам Хотивари. Одним из последних на своем личном бронированном «Мерседесе» прибыл Рафаэль Багиров. Вместе с ним, вернее за ним, подъехал лидер чеченских группировок Исахан Караханов.