«Ничего, – подумал Василий, – помучайся немножко! Мать дольше мучилась, заснуть не могла без укола».
Он вспомнил три месяца бесконечных мучений, запах больной умирающей плоти, ампулы на блюдечке. Из больницы мать выписали, когда поняли, что она безнадежна. Дядя давал какие-то деньги, этими деньгами оплачивали медсестру, которая приходила колоть наркотик, без него боль была нестерпимой, но ни на что большее денег не хватало…
Василий скользнул взглядом по плотному голубому конверту, взял его в руки, задвинул последний ящик и отошел от стола. Конверт был заклеен, невозможно было определить на ощупь, что в нем находится.
– Вася! Васенька! Почему ты не идешь? – донесся слабеющий голос старика.
Василий машинально сунул конверт в карман и, движимый трудно определимым чувством, вернулся на кухню. Дядя полулежал в кресле, руки его безвольно свисали с подлокотников, лицо стало совершенно серым, а губы приобрели странный синеватый оттенок. Такими же были губы матери перед самой смертью.
«Ты легко отделаешься, – подумал племянник, – всего каких-нибудь полчаса. Это легкая смерть. Мать умирала три месяца».
– Где… – еле слышно прошептал старик, – где… лекарство?
– Я его не нашел, – ответил Василий спокойно, глядя ему прямо в глаза.
– За что? – проговорил Антон Филаретович с ужасом. – За что? – И взгляд его остекленел, челюсть отвисла, по телу пробежала чуть заметная судорога, и старый коллекционер умер, не получив ответа на свой последний вопрос.
Василий отшатнулся, будто его ударили. Он едва не заплакал и с трудом заставил себя отвести глаза от мертвого дядиного лица. В следующую секунду им овладела нездоровая суетливая деловитость. Оглядевшись вокруг, он под воздействием неожиданного импульса схватил японскую чашку, завернул ее в шелковый платок и спрятал в карман. Собрался было стереть отпечатки пальцев, но тут же охладел к этой идее – он часто бывал у дяди и почему бы здесь не быть его отпечаткам, скорее их отсутствие может показаться подозрительным.
Разумнее всего было бы сейчас вызвать «неотложку» и дождаться ее, но он не мог действовать разумно, ему страшно было оставаться возле трупа, да и не смог бы правильно себя вести с врачом, слишком был взвинчен…
Он пометался еще по квартире и наконец, увидев на гвозде возле двери связку ключей, решил уйти не был здесь сегодня, ничего не знает, совершенно ни при чем.
Выскользнул из квартиры, запер дверь на три замка. К счастью, никого не встретил на лестнице, чуть не бегом добрался до Фонтанки и, оглядевшись по сторонам, бросил ключи с моста в темную маслянистую воду.
– Сеня, волоки еще пива! – крикнул через плечо Муса и, развернувшись к компании, закончил байку: – Нет, блин, это мы вас приветствуем на борту нашего самолета!
Рыжеволосая дебелая Оксана вульгарно захохотала, нарочно тряся белыми пышными телесами. Она бесстыдно развалилась на деревянной скамье, переводя развратные зеленые глаза с одного мужчины на другого. Женя, худощавая темноглазая шатенка, с нарочитой стыдливостью куталась в простыню, сидела, потупив глазки, смеялась тихо, деликатно – такой уж у нее стиль. Надо сказать, на Гошу она действовала сильнее, чем вульгарная Оксана, известно ведь, что в женщине должна быть загадка. Даже в шлюхе.
Георгий Сергеевич Фиолетов, для хороших знакомых Гоша, впервые в жизни был в бане с девочками. Его пригласил давний знакомый Анд-рюша Шмыгун, сокращенно Джек, тип несколько скользкий и несколько темный, но обаятельный и денежный. Знакомы они были с детства – раньше жили в одном дворе, а не так давно случайно столкнулись в автомастерской, где Гоша в который раз чинил свою раздолбанную «восьмерку». Конечно, сотруднику Эрмитажа, такому, как Гоша, подобного рода купеческие развлечения не по карману, и когда Джек позвал его, Гоша поморщился и сказал, что бабы ему осточертели, Джек понимающе ухмыльнулся и пояснил:
– Халява, сэр! Один большой человек гуляет, обмывает успешную сделку. А он уважает умных людей… Вот ты у нас за умного и сойдешь! – Джек захохотал собственной, как ему показалось, удачной шутке.
Большой человек оказался маленьким кривоногим татарином по имени Муса с обвислыми усами и колючими холодными глазами. Он непрерывно рассказывал анекдоты, сам почти не смеялся, но внимательно и с интересом наблюдал, как смеются другие. Гошу упорно называл профессором и обращался к нему чрезвычайно вежливо. Взвинченному непривычной обстановкой, выпивкой и женщинами Гоше льстила эта уважительность. Он хотел казаться значительным, важным, причастным к каким-то тайнам.
Оксана, преувеличенно громко смеясь, вскочила со скамьи, тряся задом, пробежала к бассейну и бултыхнулась в него, обдав компанию брызгами. Гоша, перехватив Женин презрительный взгляд, улыбнулся ей одними глазами. Женя подсела к нему поближе, пригнулась, коснувшись грудью, проворковала в самое ухо:
– Ты правда профессор? Я думала, они все старые, а ты молодой и симпатичный!
Гошу бросило в жар, он облизнул губы и пробормотал:
– Ну не совсем профессор, я кандидат вообще-то… В Эрмитаже работаю…
– Как интересно! – Женя придвинулась еще ближе, простыня ненавязчиво сползла с плеча, открыв маленькую смуглую грудь.
Появился Сеня с новым ящиком «Хейникена», Муса вынул из складок простыни пистолет и ловко, краешком ствола, сорвал крышки с нескольких бутылок. Джек нырнул за Оксаной в бассейн, и оттуда послышалось довольное повизгивание. Муса протянул Гоше открытую бутылку и с интересом спросил:
– А что, каждая картина в Эрмитаже на сигнализации?
Гоша неожиданно очень сильно опьянел. Комната закачалась перед ним, никак не наводясь на фокус. Женя слегка прикусила мелкими острыми зубками мочку Гошиного уха. По позвоночнику пробежала сладкая щекотная волна. Хотелось смеяться, говорить, показать, какой он крутой…
– Какая сигнализация! – Гоша презрительно хмыкнул. – Знающий человек, если надо, любую картину может вынести! Тех, что в запасниках, – вообще двадцать лет не хватятся! А можно даже из зала, сигнализации почти нигде нет!
– Правда? – недоверчиво шептала Женя, мягко и уверенно укладывая его на скамью, прикасаясь к шее и груди сухими горячими губами.
Муса слушал внимательно, не перебивая, смотрел, прищурившись, холодными маленькими, совершенно трезвыми глазками.
Оксана выбралась из бассейна, уселась на его краю. Гоша скосил на нее взгляд. Эта картина что-то напомнила ему: мозаичная плитка, квадратный бассейн, сидящая на его краю нагая женщина с распущенными волосами…
Алевтина Петровна вздрогнула и открыла глаза. Ах как неприлично, чуть не заснула. Что-то сегодня ломит в висках и голова тяжелая – видно, реакция на погоду. Да, весной всегда плохое самочувствие, а шестьдесят шесть лет – не шутка. Хотя, конечно, таких лет ей никто не даст. Главное в ее возрасте – быть всегда подтянутой и не распускаться. И одеваться прилично. То есть не обязательно дорого, но прилично и аккуратно. Спина у нее все еще относительно прямая – недаром в детстве мать привязывала деревянную дощечку, чтобы она поддерживала лопатки в сведенном состоянии, и фирменный зеленый пиджак сидит на фигуре очень даже неплохо. Во всяком случае, совершенно не так, как на этой толстухе Федре.