– Эй, Толян! – окликнул его охранник, радостно осклабившись. – Тебе никак рыло начистили? Кто это так постарался?

– В аварию попал, – недовольно ответил Рыжий и торопливо прошел в кабинет Штабеля.

– Хорош! – мрачно произнес шеф вместо приветствия. – Кто ж это тебя так разукрасил? Неужели алкаш-художник так отделал?

– Да нет, – неохотно выдавил Рыжий, – у художника картины не было, ее по ошибке забрал этот профессор… Аристархов, – прочел он по бумажке, чтобы не перепутать фамилию.

Эр лих, как обычно сидевший в уголке, присвистнул. Штабель с интересом повернулся к своему консультанту:

– Семен, это – тот самый, который копиями занимается?

– Он, он, Сережа, – подтвердил консультант.

– И ты, недоумок, полез к этому профессору, никого не спросясь?

Толян покаянно кивнул:

– Профессор, гнида, здоровый, как лось, – сказал он жалобно.

Штабель оглушительно захохотал, Эрлих тоже вежливо поддержал. Отсмеявшись и вытерев платком выступившие на глазах слезы, Штабель сказал:

Ох, уморил! Ты что же, думаешь, это тебя профессор Аристархов лично так обработал?

– А кто же? – удивленно пробасил обиженный Толян.

– Это Корней Васильич, – продолжая улыбаться, пояснил Эрлих, – телохранитель профессора.

У Рыжего полегчало на душе: быть побитым каким-то профессором – позор несмываемый, а телохранитель хоть и старый, а все ж таки профессионал. Это не так стыдно.

Ты, инвалид умственного труда, – Штабель стер с лица остатки веселья и заговорил мрачно и зло, – хоть ты развеселил нас с Семеном, но я тебя держу не как клоуна. Ты дело провалил на все сто процентов. Даю тебе последний шанс. Сам дело провалил – сам исправляй. Чтобы к завтрашнему дню картина была у меня! Семен! – Авторитет повернулся к Эр лиху. – Ты всегда все знаешь. Дай этому дебилу наводку.

Эрлих кивнул, достал из кармана мобильный телефон и сделал несколько звонков. Говорил он вполголоса, и как Толян не прислушивался, смог разобрать только отдельные слова. Наконец Эрлих повернулся к нему и заговорил:

– Аристархов уже отправил основную партию своих копий во Францию, но одна картина по какой-то причине в эту партию не попала. Судя по всему, это и есть наша вещь. Сегодня днем Аристархов встретился с одним сотрудником Академии художеств, у которого подписана командировка в Париж. Это не может быть простым совпадением…

– Кто? – коротким вопросом прервал Семена Борисовича Штабель.

– Дмитрий Алексеевич Дрозд, – так же лаконично ответил Эрлих, – улетает самолетом авиакомпании «Пулково» завтра утром в десять ноль-ноль.

– Все понял? – Штабель повернулся к Рыжему. – Завтра с утра будешь в аэропорту. Это твой последний шанс, если не достанешь картину, лучше не возвращайся.

– Мне бы… – промямлил окончательно деморализованный Толян.

– Ну что тебе еще? – Штабель явно не хотел больше его видеть.

– Мне бы фотку его… чтобы не ошибиться…

– Да уж, постарайся на этот раз не ошибиться, – сурово пророкотал авторитет. – Семен, достанешь этому сыну полей фотографию этого вашего Дятла?

– Дрозда, – мягко поправил Семен Борисович, – обязательно достану.

* * *

У жителей Петербурга (называть их в общей массе петербуржцами не поворачивается язык, поскольку многие из них удивительно мало соответствуют этому благородному имени), у жителей Петербурга есть много причин гордиться своим городом. Это и неповторимая панорама Невы в обрамлении чудесных ее берегов, гранитных набережных, исполненных строгого великолепия, и фантастические переливы негаснущего неба белыми июньскими ночами, неба, служащего драгоценным фоном для силуэтов Адмиралтейства и Петропавловского шпиля, Ростральных колонн и Кунсткамеры, и непревзойденные шедевры Растрелли и Воронихина, Кваренги и Росси, Захарова и Трезини, и многое, многое можно еще вспоминать…

Однако у жителей Петербурга есть много причин и для горького стыда, и для обиды за свой город. Это и пьяные бомжи на прекрасных центральных улицах, и груды мусора в двух шагах от сказочных дворцов и сияющих огнями магистралей, и разрытые мостовые в самом центре города, закопать и заасфальтировать которые не могут многие годы… Одна из таких причин для стыда – это международный аэропорт Петербурга Пулково-2. Странно, что, несмотря на устойчивую и хорошо известную традицию советских времен делать все международное помпезным, с размахом и показной роскошью, международный аэропорт северной столицы напоминает внешним своим обликом железнодорожный вокзал в захолустном райцентре – бедное, тесное, кое-как оштукатуренное здание наводит на прилетающих неизбывную тоску и мысли о глухой провинции.

Кажется, что, завернув за угол, непременно увидишь козу на привязи, мирно щиплющую травку, а то и свинью, почивающую в луже…

Впрочем, Митя Дрозд, искусствовед и преподаватель Академии художеств, подъезжая к тоскливому зданию аэропорта, не слишком задумывался о его архитектурном убожестве. Он испытывал два достаточно сильных чувства, по сути своей весьма противоречивых: с одной стороны, он радовался выпавшей ему поездке в Париж, с другой волновался из-за картины, которую заставил его везти Аристархов. Он знал, конечно, что у Андрона Аскольдовича налажены с таможней надежные связи, но тем не менее вполне естественный страх человека, который против своей воли неожиданно стал контрабандистом, не оставлял его ни на минуту.

Маршрутное такси высадило Дрозда возле аэропорта и повернуло дальше, в авиагородок, где живут многие сотрудники двух петербургских аэропортов. Митя поспешно направился в зал отлета. Регистрация пассажиров на парижский рейс уже началась, но, как обычно, происходила невыносимо медленно. Из четырех стоек работали только две, причем одна из них предназначалась для каких-то мифических Очень Важных Персон (VIP по современной терминологии). Поскольку этих персон на рядовом рейсе, естественно, не было, то девушка за стойкой просто скучала, а все пассажиры вытянулись в огромную очередь ко второй стойке.

По залу неторопливо двигалась уборщица, довольно представительная дама средних лет в немарком сером халате. Она на удивление неловко управлялась со своими инструментами – ведром и шваброй и, подойдя к очереди ожидающих регистрации пассажиров, постоянно задевала шваброй то ноги отлетающих, то их чемоданы. Впрочем, пассажиры в предотлетных волнениях терпели ее как неизбежную, хотя и досадную деталь интерьера.

Митя Дрозд не был исключением. Он перебирал в памяти необходимые дела, в который раз недобрым словом мысленно поминал Аристархова и прикидывал, какие подарки сможет приобрести на свои небольшие валютные средства.

В это время к нему подошла совсем молоденькая девушка в скромном костюме, с длинными каштановыми волосами и спортивной сумкой на плече.