– Триста футов, – сообщила Аманда.
* * *
Так же быстро, как появилась, боль исчезла, и теперь существо чувствовало в голове только какую-то пустоту.
Хотя оно не знало, что с ним происходит, но причину боли понимало отчетливо: человек, неотрывно смотревший на него из-за стекла. Цель существа изменилась – не озабоченное больше выживанием, оно жаждало мщения.
Существо зацепилось ногой за что-то твердое. Оно нагнулось, подняло этот предмет, прикинуло его на вес и метнулось к круглому стеклу.
* * *
– У него гаечный ключ! – закричал Чейс, отшатнувшись от иллюминатора, в который ударила тяжелая стальная головка инструмента.
На стекле появились новые трещины.
– Шестьсот футов, – сказала Аманда. – Шестьсот пятьдесят.
– Мы должны это сделать, и сделать сейчас же.
– Но мы не знаем...
– Все получится, – уверил ее Чейс. – Должно получиться.
Он прижался лицом к иллюминатору, пытаясь разглядеть что-то сквозь туман. Видно было, как существо присело, сгибая руку, в которой держало гаечный ключ как дубинку.
– Давай! – крикнул Чейс.
– Понижаю, – отозвалась Аманда, нажимая последовательно несколько кнопок.
Шипящий звук стал оглушительным, туман в камере яростно заклубился и начал рассеиваться.
Чейс увидел, как существо напряглось, и разглядел сквозь серый туман белые глаза и серебристый блеск зубов.
Оно снова прыгнуло к иллюминатору.
Существо, казалось, замерло в прыжке, словно пораженное ударом тока. Извиваясь всем телом, с широко раскрытыми, выкатившимися глазами, оно корчилось на полу камеры и рвало когтями собственную плоть.
– Пятьсот футов, – сообщила Аманда. – Четыреста пятьдесят.
– Срабатывает, – сказал Чейс. Он не мог оторваться от иллюминатора. – Боже мой...
Когда давление в камере достигло величины, соответствующей погружению на шестьсот пятьдесят футов, на существо – на пазухи и легкие, на брюшную полость и все другие объемы в теле, содержащие воздух, – на каждый квадратный дюйм навалилось почти три тысячи фунтов. Сейчас, когда Аманда снова понижала давление в камере до атмосферного, воздух стремился покинуть тело создания со скоростью и силой, сходными с теми, что бывают при взрыве баллона.
Существо не могло уже ни видеть, ни слышать, ни дышать. Казалось, все сочленения и сухожилия воспламенились. Живот стремился продавиться в грудную клетку, грудная клетка – проникнуть в голову, а голова – разлететься на части.
Существо не имело представления о том, что происходит, не знало, что воздух внутри него теряет давление быстрее, чем на это может среагировать тело, что пузырьки азота рассыпаются по тканям, проникая всюду и неумолимо разрастаясь, разрывая ткани на куски.
В отчаянии существо стиснуло себя руками, словно пытаясь вернуть прежнюю форму обезображенному телу.
* * *
Не в силах оторвать глаз, Чейс смотрел, как существо каталось от одной стенки камеры к другой. Изо рта и ушей у него струилась кровь; налились и напряглись глаза в глазницах, и существо подняло руку, как будто стремясь удержать их. Но прежде чем рука достигла лица, один глаз вылетел из глазницы подобно выжатой из шкурки виноградине – и нелепо повис на красных ленточках мышечных волокон.
Зрелище было сюрреалистическое: корчащаяся, бьющаяся, раздувающаяся фигура, созданная, должно быть, безумным скульптором и управляемая сумасшедшим кукловодом.
– Двести пятьдесят, – отсчитывала Аманда. – Двести... Что там происходит?
– Оно на коленях, – отозвался Чейс. – Оно... Боже!
Создание взорвалось.
Плотная красно-коричневая пелена заполнила камеру. Брызги крови и куски плоти ударили в иллюминатор и начали сползать по стеклу.
Чейс стоял в фойе больницы, ожидая лифт и бросая время от времени взгляд на часы. Он опаздывал больше чем на час.
Саймон намеревался быть здесь в два, но его сначала поймали по телефону Ролли Гибсон и Нейт Грин. Они заставили его выполнить обещание и дать Нейту подробное эксклюзивное интервью для газеты о происшедшем на острове.
Потом, когда Чейс прибыл на берег, оказалось, что его ждет Руди Франк – один и с подарком: старой, потрескавшейся черно-белой фотографией, на которой были сняты Эрнст Крюгер и Якоб Франк, оперирующие Генриха Гюнтера.
Наконец какое-то недоразумение случилось в банке. Он зашел туда получить по чеку наличные, но один из банковских служащих хотел поговорить с ним по делу, казавшемуся Чейсу какой-то бессмыслицей, результатом чьей-то ошибки.
Прибыл лифт. Чейс поднялся на четвертый этаж и подошел к посту медсестры.
– Ты неплохо проводишь время, – заявила Элли Биндлосс, невысокая плотная женщина, вместе с которой Чейс учился в старших классах. – А у нас, знаешь ли, нет соответствующего оборудования, чтобы обслуживать восьмисотфунтовых горилл.
– Извини, – ответил Чейс. – Где он?
Элли указала вдоль коридора.
– Его трудно не заметить, – сообщила она. – Услышишь еще прежде, чем увидишь.
Когда Чейс приблизился к открытой двери в конце коридора, до него донесся голос Длинного:
– "Извини"! Что ты хочешь сказать этим «извини»? Если ты меня надуваешь!
Потом послышался голос Макса. Мальчик засмеялся и произнес:
– Не сдавайся, начальник. Двигай своих людей.
Чейс постоял перед дверью, не зная, что увидит за ней, потом шагнул в палату.
– Привет, – сказал он.
– Никаких приветов, – буркнул Длинный. – Твой чудовищный мальчишка пнул меня в задницу четыре игры подряд. Его нужно отправить на корм рыбам. – Он засмеялся, потом скривился и положил руку на повязку, закрывавшую грудь и фиксировавшую другую руку прижатой к боку. – Черт, – отметил Длинный, – смеяться не очень-то здорово. Но – лучше, чем кашлять.
Макс сидел в ногах кровати, между ним и Длинным лежала игровая доска с пластиковыми карточками и цветными фигурками. Аманда разместилась на стуле у постели с газетой на коленях.
Чейс не видел Длинного двое с половиной суток, с тех пор как отвез его на полицейском вертолете в реанимационное отделение в Нью-Лондоне. Тогда Длинный, с совершенно серым лицом, был покрыт кровью и грязью, хрипел и едва дышал. Врачи потратили два часа на то, чтобы остановить кровотечение, зашить и запустить вновь легкое и приступить к первому из многочисленных переливаний крови. Затем они выгнали Чейса из реанимации и вечером, убедившись, что Длинный выживет, отправили домой спать.