Валентин постоял у окна, наблюдая, как выгружают из лифта очередное новое оборудование, и выкурил сигарету, потом другую. На него по-прежнему никто не обращал внимания.
Баруздин вернулся через полчаса и один. Посмотрел на Валентина уже без улыбки.
— Сознайтесь, вы знакомы с Полтораком?
— Нет.
— Ну мне-то вы можете сказать! — настаивал Баруздин.
— Что сказать?
— Сказать «да».
— Если вам это доставит удовольствие — ради бога.
— Значит, незнакомы?
— Нет.
— Ладно, — Баруздин вздохнул. — Все-таки я не понимаю… Шеф хочет вас видеть.
— Он будет слушать запись?
— Он уже слушал, — сказал Баруздин. — Пойдемте.
За компьютерным залом было три просторных складских помещения — пустых, если не считать стеллажей из «Икеи» и все той же пенопластовой стружки по углам. Кондиционеры здесь не работали, духота была страшная. Комнаты еще хранили какие-то прежние запахи, это было неприятно. В средней, самой большой, комнате под потолком шла вычурная круговая балюстрада, на которую смотрело двадцать круглых окошек. Солнечный свет, проникавший сквозь них, лежал на перилах и верхней части стен светлыми пятнами.
— С ума сойти, а? — кинул Баруздин на ходу.
Валентин, прищурясь, посмотрел на желтый потолок и сказал:
— Места много.
— Потому мы сюда и переезжаем, — сказал Баруздин. — Раньше тут общество слепых крестиком вышивало.
— Действительно крестиком? — удивился Валентин.
— А я знаю? — отозвался Баруздин. — Знаю, что сперва общество слепых, потом «афганцы» сюда какую-то свою мафию воткнули. В общем, инвалид на инвалиде. Наконец, хоть кто-то делом будет заниматься. Городские власти, слава богу, одумались.
В конце последней комнаты оказалась дверь с табличкой «Вход воспрещен», а за ней — еще одна комната с кондиционированным воздухом, где несколько немолодых женщин трудились над толстыми папками.
Вслед за Баруздиным Валентин направился к следующей двери,
— Письма, — бросил через плечо Баруздин. — Мы тратим время и деньги на разбор писем и анализ общественного мнения. Много вы видели станций, где бы этим занимались?
— Обычно письма выдумываются в редакциях, — пофантазировал Валентин с определенной долей уверенности.
— Вот именно…
Они очутились в кабинете с деревянными панелями и окнами до пола, выходившими на парк Победы.
На стенах висели фотографии знаменитых людей, в основном из шоу-бизнеса — главным образом музыкантов. Все, как один, они изъявляли дружеские чувства хозяину кабинета. По крайней мере, стало ясно, что зовут его Степаном Анатольевичем.
Степан Анатольевич Полторак вошел сразу вслед за ними. Когда они обернулись, он уже стоял посреди комнаты — крупный рыжеволосый мужчина — и протягивал руку для приветствия.
— Привет, Димон, — сказал он.
— Степан, — сказал Баруздин, — это тот самый человек.
Валентин пожал протянутую руку, но, пытаясь ее отнять, ощутил некоторое противодействие, так что Баруздин успел выйти из комнаты, а он все еще стоял посреди кабинета и держался за руки с Полтораком.
— Садитесь, — сказал Полторак, отпуская его руку.
Валентин сел в кожаное кресло у стола и стал рассматривать хозяина. Тому было под сорок, лицо свежее — гладкое и загорелое. Он ничем не походил на хваткого олигарха, как о нем говорили в городе. В его внешности и манерах сочетались элегантность горожанина с физической крепостью человека, живущего на свежем воздухе и с неохотой втиснувшего себя в официальный костюм. Впрочем, он был в джинсах и футболке с рекламой своей радиостанции. Валентин отметил в нем исключительное, пугающее хладнокровие.
— Я прослушал вашу запись, — сказал Полторак. — Валентин… можно без отчества?
— Нужно, — сказал Валентин, — меня самого оно раздражает.
— Так вот, я прослушал вашу запись, и она мне весьма понравилась.
— Ясно, — сказал Валентин.
— Очень точно отобрано и очень хорошо преподнесено.
Валентин без спроса закурил и кивнул: мол, знаю себе цену.
— Спасибо, — сказал он.
— Чувствуется здоровая и прочная конституционная основа. Это важно…
Валентин откинулся в кресле с видом вежливой заинтересованности. У него опять заболел живот.
— Видите ли, я довольно много занимался известиями…
Полторак любезно рассмеялся:
— Ну нет, этому вы не на радио научились. Как-нибудь вы мне расскажете о себе подробнее. И у вас будет такая возможность — ваша сводка понравилась мне настолько, что я решил взять вас в штат.
— Очень рад, — сказал Валентин. — Очень рад.
— Из того, что я слышал, — продолжал Полторак, срывая очки молниеносным движением, которое Валентин уже успел подметить, — я заключаю, что у нас с вами не может быть никакой неясности относительно того, почему вас берут. Но на всякий случай поясню. Прослушав вашу сводку, я представил себе картину в целом. Часть общей системы явлений. Если бы я слушал любую другую станцию и любой другой выпуск известий, она была бы смазана, правда? Вы же ее видите и поэтому заставили увидеть меня.
— Общую систему явлений, — эхом сказал Валентин. — Да.
— Так называемым известиям мы отводим значительную роль. Потому что в явлениях есть система. Но ее трудно, очень трудно вскрыть. В нашем бизнесе есть люди, чья цель — смазать эту картину. С нашей точки зрения, они являются врагами, потому что достаточно исказить концептуальный подход — и все становится лживым.
— Так, — сказал Валентин. — Так.
— А люди не могут ничего понять, потому что дезориентированы, не так ли? И наши усилия в большой степени направлены именно на то, чтобы дать им необходимую ориентацию.
— Разумеется, — подтвердил Валентин.
— Ну что же, вы можете оказаться ценной находкой для станции. Я не вижу ничего, что могло бы помешать нашему сотрудничеству. Кроме, может быть, одного.
— Чего? — улыбаясь, спросил Валентин.
— Вы можете недооценить серьезность наших задач. Если так, мы можем не сработаться.
— Да, — сказал Валентин. — У меня один маленький вопрос.
— Слушаю.
— Почему вы существуете в Зеленогорске под другой фамилией?
Полторак медленно поднялся на ноги. Валентин тоже.
Они стояли посреди комнаты, глядя друг на друга.
— Вы так считаете? — медленно сказал хозяин кабинета. — Кто же я по-вашему? Эдмон Дантес? Максим Максимович Исаев?
Валентин взял со стола объемистую книгу формата телефонного справочника, полистал и прочитал вслух аннотацию: