Ему без слов протянули сигарету, поднесли огонь. Ясное дело — мужик перед смертью покурить хочет. Пока он курил, Гордеев рассматривал окружающих. Стилист равнодушно глядел в сторону — он уже через это прошел. Румын от нетерпения приплясывал на месте — очень ему хотелось оприходовать этого Волчка. Щетка оттягивал пальцами щеку и отпускал — он не верил в смелость Волчка. Мочало поглаживал себя по животу, предвкушая веселье.
Долго, очень долго спокойно курил Волчок. А у самого дергалась бровь. Что творилось в его голове в этот момент — так никто и не узнал.
Открылась дверь, и охранник гаркнул:
— Шумовский, с вещами — на выход!
— Ну, мужик, повезло тебе сказочно, — заметил Коренев, — сама судьба за тебя вступилась.
— Мы по параше-то передадим, кто ты есть! — зло сказал Румын.
— Нет, Румын, — отрезал пахан.
Но воры уже напряглись, приготовились к потехе, им было не остановиться.
— А что это вы, мальчики, в общей беседе не участвуете? — обратился к шестеркам Шумовского пахан. Мальчики затрепетали. Их кореш подставил их основательно — не отдуплился по-мужски и свалил. Нет теперь им спасения.
— Идите сюда, не бойтесь, — ласково сказал Румын, улыбаясь во весь рот. Вот-вот-вот, его звездный час! Наконец-то добыча, вялая, трепещущая, сама идет в руки.
— А слыхали вы, черти, что Ганс сказал? — спросил пахан, глядя на шестерок Шумовского. — Будто Волчок любит, чтобы два мальчика перед ним ласкались. А?
— Может, любит, а может, и нет, мы этого не знаем, а врать не будем, — твердо ответил один.
— Обзовись, что-то я запамятовал, кто ты.
— Мурик, Петр Мурзин. Поссал на ментовскую машину на спор. Меня и замели.
— Храбрый мальчик. А второй что же?
— Алексей Курносов. Ларек подломил.
— А что за ларек-то был? А как же ты его подламывал? — потянулся к нему Румын. Первого, Мурика, трогать точно не станут — он за правое дело пострадал, на поганую ментовскую машину поссал и был схвачен. Это искупляет его вину за дружбу с Волчком перед хатой. А вот коллега его — первый претендент на опетушение. Щетка даже перестал терзать свою щеку — тут и так было все понятно. Ганс плотоядно облизал тонкие синие губы.
Мальчишка еще совсем, девятнадцать лет, не больше. Не шпана, не гопник — небось не от скуки пошел ларек ломать.
— У сестры моей рак нашли, — опустив голову, сказал парнишка. — А лекарство стоит, как пять маминых зарплат.
— Сам-то не работаешь, значит? На мамины деньги живешь? — прищурился Скрипач.
— Уж ты бы, Скрипачок, помалкивал! — заметил Румын.
— Ты мне рот не затыкай, я тебе не шавка!
— Спокойно, спокойно. Я не хочу, чтобы такие уважаемые люди друг с другом ссорились, — сказал пахан.
«Хочет, — неожиданно понял Гордеев. — Хочет, и поэтому незаметно стравливает их друг с другом. И у Скрипача, и у Румына есть все задатки лидеров. Если они объединятся, власть в хате может перейти к ним. Умный в этой хате вор. И справедливый вроде. Но вот парню, похоже, достанется за всех. Он его не станет защищать — иначе бойцы будут роптать».
Гордееву почему-то стало жалко этого неудачливого взломщика, решившегося на преступление ради сестры. Второй-то рожа довольная, гопническая — как же, милицейскую машину обгадил, уже стоит, подбоченясь, метит в приближенные к пахану.
— Послушайте, отцы, скажите лучше, Бурцева, кореша моего, убили здесь, в этой самой камере? — спросил Гордеев, когда все замолчали в ожидании дальнейшего развития событий.
— Убили. Задушили во сне. Знаешь, как это бывает? Человек в камере ложится спать и думает, что до завтра уж с ним ничего не произойдет. А утром не просыпается. Потому что заточку в легкое всадили или задушили нежно, — пояснил Мочало.
— Отцы, я вам сразу скажу — я к его делам никакого отношения не имел. Я ничего про них не знаю и знать не хочу! — быстро заговорил Гордеев. — Я даже больше скажу — он, Бурцев, меня кинуть хотел, когда осмий украдем.
— Как быстро ты открещиваешься от своего подельника. Нехорошо, — заметил пахан.
Шестерки Шумовского потихоньку отступили к своим нарам, благословляя недалекого новенького, которому лучше бы в этот момент сидеть и помалкивать, авось не тронут, а теперь все внимание переключилось на него, и быть ему битым, а то и опущенным.
— И взял-то всего, смешно — три грамма. Это разве много? — обратился к пахану Гордеев. — Так за что его?..
— Да уж, видать, подороже порнухи с певицей! — ответил Таможня. — осмий используется где угодно, он стоит бешеных денег и на него за границей колоссальный спрос.
— Ага, и нам в универе говорили, что он сто тысяч долларов за грамм тянет, — встрял вдруг в разговор Скрипач.
— Скрипачок у нас образованный! — поддел его Румын.
— А я вот что скажу, главное образование — оно на зоне получается. Глядите на мой диплом! — хлопнул себя по татуированному животу Ганс.
— Диплом-то больно синий, — заметил Мочало, как бы невзначай накрывая рукой заточку на столе, — как бы не сделать его красным маленько.
Ганс и Мочало вяло переругивались. Скомандовали обед. Заключенные с мисками и кружками кинулись к окошку. Лучшее, понятно, отнесли пахану и его окружению, остальное поделили между собой простые зэки. Гордеев был не особенно голоден, а при виде баланды аппетит у него совсем пропал, поэтому он подставил свою миску, когда совсем уже одна жижа осталась.
Зэки застучали ложками, уписывая баланду. Один старый взяточник Дышкант лежал на своих нарах пластом.
— Дед, ты чего? — тронул его за плечо Гордеев.
Но тот только прохрипел что-то в ответ.
— Эй, а не инсульт ли у него? — подбежал к Гордееву парнишка, который подламывал ларек.
— Позовите санитаров! Человека парализовало! — закричал в окошко Румын. — и как он везде успевает?
После того как старика унесли на крест, а зной немного спал, в камере наступило затишье — обманчивое, как перед бурей. Скрипач с Румыном мирно играли в шахматы. Ганс и Мочало прекратили пререкаться и молча наблюдали за игрой. «Ну прямо тихий час в пионерском лагере!» — подумалось Гордееву.
Главное — не поддаваться на это обманчивое спокойствие, не расслабляться.
Возможные убийцы Бурцева определились. Это либо Щетка, либо Ганс, либо все-таки Мочало. А может, Румын. А может, и Таможня. Да, за всеми следить придется. Только вот как определить настоящего убийцу? Ответа на этот вопрос у Гордеева пока не было…
Пахан добродушно взирал на своих подданных и о чем-то вяло беседовал со Стилистом. Тот, очевидно, рассказывал ему очередную байку из своей жизни порномагната.
На ужин принесли неизменный тюремный рыбкин суп. Гордеев похлебал жидкое горьковатое варево, сплюнул рыбную голову. Вспомнил воинов-спартанцев и быстро дохлебал оставшееся.