— Как раз когда он в Химки переезжал, в новый офис, я ему сосватал одно дельце в Зеленогорске . [1] Надо было одного опера тамошнего отмазать.
— Ну помню, кажется, — отозвался Турецкий. — Какая-то афера с порнофильмами, да?
— Примерно. Так вот, с тех пор Юрка вообще зарекся со мной дело иметь.
— Да не может быть, — удивился Турецкий.
— Так и есть. Сказал, что оказывать услуги друзьям — это одно дело, а друзьям друзей — совсем другое и даже третье. И ему оно себе дороже. И вообще, он теперь занят, он занимается сугубо адвокатской практикой и в нашу ментовскую грязь больше соваться не намерен.
— Ну… может, устал человек, — предположил Турецкий. — В провинции работа не сахар. А уж ментовская грязь там сам знаешь…
— Химки не провинция, — возразил Грязнов.
— Территориально — да, а фактически… Ты там вообще был когда-нибудь?
— Обижаешь, начальник! Сколько раз мы еще в восьмидесятые с тобой вместе туда на матчи с ЦСКА ездили?!
— Я не про то, — пояснил Турецкий. — Я говорю, тебе в таком месте приходилось работать? Чтобы, с одной стороны, в двух шагах от Москвы, с другой…
— А как же, была пара дел, — подтвердил многоопытный Грязнов. — Рутина. Маньяки. Серийные убийцы.
— Вот, — удовлетворенно кивнул Турецкий. — Тогда ты его должен понять. У мужика сложный период, называется — акклиматизация. Ему надо форму набрать, авторитет наработать, соответствующий настрой в себе удерживать, не говоря уже о заработке. И вообще, о чем мы говорим, я не совсем понимаю?! Ты считаешь, что мне удастся его уговорить тебе помочь?
— Обо мне вообще речь не идет, — возразил Грязнов. — Я в этом деле никак не фигурирую. Засудили одного парня, который явно достоин лучшей участи. Его адвокат на процессе лоханулся. Без подставы, думаю, не обошлось. Ну и посадили его, конечно. Сейчас он черт знает где и черт знает с кем. А я его знал, кстати. Хороший человек. Доктор. Кое в чем мне помог, между прочим… Что это за дрянь ты куришь? — спросил вдруг Грязнов.
Это было вполне в его духе — перемежать деловой разговор неожиданными вопросами и поворотами. В сущности, на этой своей особенности Вячеслав Иванович первоначально и сделал карьеру — в бытность муровским опером он так виртуозно допрашивал задержанных, что об этом еще лет двадцать назад ходили легенды.
— То же, что и всегда, — пожал плечами Турецкий. — «Мальборо».
— Вижу, ковбой. То же, да не совсем. «Мальборо лайт»?
— Ну.
— И на кой черт?
— Облегченные. Меньше никотина, меньше смолы. Больше здоровья.
— Я знаю, что такое «лайт»! Я спрашиваю, почему ты отказался от привычных?
— Пытаюсь бросить курить.
— Саня! — Грязнов посмотрел на приятеля с сожалением. — Так не бросают.
— А ты, конечно, знаешь, как бросают. — Турецкий кивнул на заполненную пепельницу со стороны Грязнова.
— Бросают — резко, — со значением сказал Грязнов, не реагируя на шпильку. — Я знаю немногих людей, у которых это получилось, и у всех — только так. Бац — и все!
— Понятно, — примирительно согласился Турецкий. — Ты зачем увел меня от темы, которую сам поднял? Я же тебя знаю. Что не так? Что он натворил, твой доктор? Зачем ты мне мозги пудришь?
Грязнов немного помолчал.
— Итак? — подмигнул Турецкий.
— Честно говоря, — вздохнул Грязнов, — ничего особенного он не натворил.
— Точно?
— Конечно.
— А конкретней можно?
— Конечно, можно! Тебе все можно. Он застрелил двоих человек. Один из них — сын главы городской администрации.
— Ты серьезно?!
— Да.
— Ничего себе!
— Все было в пределах допустимой самообороны, — заверил Грязнов.
— Конечно, — ухмыльнулся Турецкий. — Наши люди по-другому не действуют.
— Саня, не надо ерничать. Это очень серьезно. Тебя Гордеев послушает. Ты для него непререкаемый авторитет. Придумай что-нибудь.
— А что я смогу придумать?
— Самый главный аргумент такой: этот доктор — он как раз из Химок, понимаешь? Из этих самых Химок, будь они трижды неладны! Он там жил, он там работал, он там был уважаемым человеком. А Юрий Петрович у нас, ты сам говоришь, как раз провинциальный авторитет нарабатывает. В Химках. Так и дави на эту точку.
Турецкий почесал затылок. Так уж повелось, что проблемы друг друга они воспринимали как свои собственные, и за этой дежурной пикировкой ничего не стояло, кроме рефлекторного желания поддержать форму. Они были друзьями, и добавить к этому было нечего.
— Ну ладно, допустим, с Юркой я поговорю. Допустим, он даже согласится. Но при чем тут эта макулатура? — Турецкий кивнул на том, по-прежнему лежавший на столе.
— При том, что страна должна знать своих героев. И не должна знать своих стукачей.
— Ты что несешь?
— Стукач стукачу рознь, — по-прежнему настаивал Грязнов. — Саня, я сейчас выдам тебе конфиденциальную информацию, имей в виду.
— Уже, — улыбнулся Турецкий. В сущности, они всю жизнь тем и занимались, что обменивались конфиденциальной информацией. Ведомствам, в которых они служили, это шло только на пользу.
— Ладно. Так вот. Упомянутый доктор, в судьбе которого я принимаю участие, был…
— Подожди… — Турецкий поднял брови. — Твоим осведомителем?! Этот доктор был стукачом?!
— Ну да. В некотором смысле.
— Ты рехнулся, Слава? Ты меня за стукача просишь заступиться? Я вообще с тобой сейчас разговариваю или у меня натурально глюки, как говорит моя дочь?
— Так. Девушка! — Грязнов подозвал официантку. — Принесите нам еще пивка, и вот этому господину, — он кивнул на Турецкого, — попрохладней, пожалуйста.
С минуту оба молчали. Потом им принесли пиво, и каждый занялся делом.
— Саня, — сказал наконец Грязнов, — Великанов был не просто стукач. Во-первых, он был стукач добровольный, то есть идейный…
— Еще лучше, — буркнул Турецкий.
— А во-вторых, он мне жизнь спас.
— Не понял?
— Все ты понял.
— Как он мог тебе жизнь спасти? Помню, я однажды твою задницу спас…
— Задница и жизнь — не одно и то же. Великанов сообщил о том, что меня собираются грохнуть.
— Когда это было?! — округлил глаза Турецкий.
— Примерно полгода назад.
— И ты мне ничего, ни полслова?
— Не было нужды.