Судя по характеру естественных изменений, наступивших в тканях в результате длительного нахождения трупов в воде при температуре воздуха выше +20 град., смерть в обоих случаях могла наступить 25-30 июля с. г.
На погибших обнаружены остатки одежды.
…Смерть в обоих случаях наступила в результате многочисленных пулевых ранений в область головы и шеи.
Полагаю, что смерть наступила непосредственно перед тем, как трупы были положены в целлофановый мешок и опущены на дно озера…
Заведующий кафедрой НИИ судебной медицины доктор медицинских наук
Волков А. И.
Судмедэксперт кандидат медицинских наук
Кикченко Ю. Ю.
Еще через день Савицкий получил рузультаты баллистической экспертизы.
Внимательно все прочитав, он приказал принести ему папку с оперативным делом по убийству Бирюкова, которое и переслал Грязнову.
Приехав утром в юрконсультацию, я с удивлением обнаружил, что оказался в атмосфере праздника и всеобщего дуракаваляния. Оказалось, еще остающийся в Москве народ уходит в отпуск, и по этому поводу происходит небольшое распитие.
Фу-ты, как время быстро летит! Я и не заметил, как большая и лучшая половина лета кончилась. Так вот и жизнь когда-нибудь промелькнет… Ну хватит философствовать с утра!
Начальство было в командировке, поэтому проводы остатков нашего коллектива на заслуженный двухнедельный отдых прошли на славу. Нас не остановило даже то, что была половина двенадцатого утра. Выпив джина с тоником и зажевав легкой необременительной закуской типа плавленых сырков с перцем, все почувствовали себя раскрепощенными и способными любить весь мир. Даже Славин, уезжающий отдыхать в Анталью, показался мне приятным человеком. Жаль будет, если его случайно подорвут в каком-нибудь кафе неугомонные курдские сепаратисты, мстя за своего Оджалана. Я вспомнил, что именно Славин навел меня на убийство папаши Лены Бирюковой, и разразился в его адрес длинным благодарственным тостом. После тоста пошли обоюдные слюнявые заверения в уважении и вечной благодарности, а все кончилось распитием той самой дареной бутылки «смирновской» водки, которую мне всучила московская родственница Бирюковых.
После этого я вышел на свежий воздух и на метро поехал на свидание с Леной в тюрьму, успев, правда, по пути съесть пирожок с сосиской.
Она уже знала, что ее отец погиб. Эта новость отразилась на ее искрящейся внешности. Сегодня Лена казалась спокойной и задумчивой, но не унылой. Ее золотистые волосы, небрежно заколотые на затылке, с выбившимися отдельными прядями, показались мне необычайно красивыми.
– Привет. Ты хорошо выглядишь, – сказал я. – Мало кому удается сохранить в тюрьме человеческое подобие. А тебе это удается, можешь мне поверить.
– Спасибо, Юра. Я знаю, что твой комплимент дорогого стоит, ты не из таких…
– Ты получила передачу от мамы?
– Да. Она все знает про меня? Ты ей рассказал?
– Нет, я не стал ей ничего рассказывать.
Лена слабо улыбнулась:
– Правильно. Я знала, что ты замечательный парень. Спасибо тебе за все.
Про себя я подумал, что согласился бы не быть таким уж «замечательным парнем», если бы и обо мне однажды красивая девушка типа Лены могла бы с тайной тоской сказать: «Он мужчина на все сто!» И почему женщины выбирают всяких подонков, чтобы влюбиться в них, а потом страдать?
– А папа? Он узнал про меня?
Я кивнул:
– Да, кажется, он все узнал.
Лена уронила голову на руки.
– Боже мой! Как мне перед ним стыдно. Хотя я ничего плохого никому, кроме самой себя, не делала. Бедный папа…
Она вытерла ладонью набежавшие слезы. Единственная минута слабости. Я и не представлял, что Лена еще способна плакать.
Я протянул ей сигарету, но вместо этого она взяла мою руку и крепко ее сжала.
– Разве то, что я делала, так уж плохо? – спросила она, глядя на меня в упор. – Да, конечно, нас с детства учили, что надо жить скромно, презирать модную одежду, презирать роскошь, но ведь это же была просто коммунистическая пропаганда от безысходности, от неспособности дать людям действительно то, что им нужно: красивую одежду, машину, квартиру, удобства. Но ведь сейчас все поменялось! Во всем мире люди живут нормальной, не этой уродливой жизнью. Им в голову не приходит из экономии отказаться от туалетной бумаги, а пользоваться вчерашней газетой. Самый заядлый гринписовец на это не пойдет. Никому в мире не будет стыдно от того, что он хочет жить один в своей собственной большой квартире, а не ютиться с родителями в двухкомнатной хрущевке! Разве плохо, что я хочу жить хорошо? Разве за это можно винить человека? У нас не винят женщин, которые по десять абортов сделали или которые от своего ребенка в роддоме отказались. Скажи, тебе противно со мной общаться?
– Нет, что ты! Ты вообще не должна так думать. Ты – это ты, у тебя своя жизнь, у других своя. Кто может судить, правильно ты живешь или не правильно?
– Нет, Юра, ты скажи, тебе лично я отвратительна? Ты меня осуждаешь?
– Да нет, по-моему, ты очень милая, – искренне ответил я.
– Ты в самом деле так думаешь?
Ее глаза засияли. Наверное, подумал я, этой девушке просто необходимо было знать, что ее любят. Это и было ее стимулом в жизни.
– Юра, ты такой замечательный, – прошептала она и, наклонившись, неожиданно поцеловала меня в губы.
Первой моей реакцией было оглянуться на дверь. Обитая кожей дверь была закрыта.
– Тсс! Никто ничего не видел, – веселым голосом прошептала Лена, нежно проводя своей щекой по моему лицу.
– Так, – строго произнес я, – это в первый и последний раз. Не забывай, где ты находишься. И главное сейчас – вытащить тебя отсюда.
Вид у меня, наверное, был слегка обалдевший, ну примерно как у кота, которому неожиданно удалось стянуть из-под носа у хозяйки целое кольцо колбасы, и он сам не знает теперь, то ли хватать колбасу в зубы и быстро драпать с ней в укромное место, то ли лучше не поддаваться на провокацию и отойти с гордым видом, а то ведь можно и по ушам метлой схлопотать.
– Ну хорошо, хорошо, – примирительно сказала Лена, – не буду больше…
– Добро… – неожиданно для себя ответил я по-полковничьи официально.
– Ты читал мой дневник? – спросила она немного погодя. – Ну как?
– В смысле?
– Нашел что-то полезное?
– Не знаю пока.
– А как он тебе в смысле чтения? Нормально написан? Я старалась. Конечно, это не литературное произведение, но я, перед тем как писать, дневники Толстого изучила, посмотрела, каким стилем он вел записи.
Я, честно говоря, был потрясен. Толстой, будь он жив и услышь этот разговор, был бы потрясен не меньше.