– Да знаешь, как в фильмах ужасов. Или, скорее, в мультиках. Там, когда страшная сцена, чтобы дети не боялись, свет гаснет в кадре. А потом все продолжается. Погас свет – на секунду все успокоились, вспомнили, что все это понарошку. Так и у меня. Вижу рожу, вижу финку, вижу, что смерть моя пришла, а потом гаснет свет.
Она вдруг посмотрела в окно и беззаботно рассмеялась.
– Знаешь, Юра, я сейчас хотела сказать: «Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами», – как пошло! Ничего такого не было. Честно сказать – я чуть не описалась. Да если уж совсем честно – описалась я, да. Вот так!
Она опять засмеялась и превратилась на несколько мгновений в прежнюю Ирину, словно и не было никакой тюрьмы, следствия, близкого конца ее социальной жизни. Сейчас ее беспокоило только то, что она так неприлично испугалась тогда.
Она, придя в оживленное и наклонное к юмору настроение, продолжила:
– Он меня уговорил зайти к нему домой, дескать, так мол и так, их самих провела эта Зина, она и их обворовала, намекнул, что может найти на нее управу, что она от него никуда не уйдет. И знаешь, со мной так давно уже по-людски никто не говорил, что я растаяла и поплелась за ним – легковерная, как гимназистка. Только поинтересовалась, балда, не будет ли он иметь в мою сторону эротических поползновений. Интересно, у меня, наверное, мания величия. Какие поползновения ко мне можно иметь – ты бы меня видел после этого Крыма.
Она опять помрачнела, вспомнив последние минуты, когда можно было все переменить, сделать шаг не в ту, а в другую сторону.
– В общем, мы зашли в подъезд, затем в лифт. И тут, едва лифт стал подниматься, он выхватил нож – я увидела, что это нож, – и нажал на «стоп». Лифт, конечно, останавливается, свет гаснет. Знаешь, все, как в снах девственницы, – лифт, мужчина с ножом. Сюжет для Зигмунда Фрейда. Я, понятно, закрываюсь чемоданом и чувствую, как он тычет в чемодан своей финкой. Мне бы заорать, а я молчу, как рыба. Потом уж он только, чувствую, продырявил чемодан так, что мне лезвие уперлось вот сюда, – она показала на подреберье, – ну, думаю, кранты. Как заору! И в обморок, кажется, попыталась упасть. Прям даже в голове мелькнуло – сейчас вот, думаю, спрячусь, забьюсь в уголок, он меня, может, и не найдет. Скорчилась, а сама туфлю снимаю. Могучий у меня все-таки инстинкт самосохранения! Он, гад, то ли нечаянно кнопку нажал, то ли специально – выйти. Я же затихла, он думал, что убил, так я понимаю. Только двери открылись, я его – раз, за ноги, головой толкнула, он упал и головой о кафель. Но мало. Вижу, поднимается. Тут я ему аккуратно каблуком в глаз. И, ты знаешь, я об этом думала – кажется, не жалею. Правда.
Она честно посмотрела Гордееву в глаза. В ее взгляде была такая детская наивность, непосредственность, что невозможно было осудить эту девушку за то, что она убила человека.
– Я даже не поняла, что убила его. Конечно, испугалась, когда увидела, что мой каблук торчит у него из глаза. Он повалился с лестницы, пополз на улицу, мычит, ну, все такое… Я за ним. Тут мне не то чтобы жалко его стало, но как-то надо было ему помощь оказать, он уже все-таки не убийца, а потерпевший. А я, когда его нагнала, поняла, что он, хоть и шевелится, но уже не живой. Меня стало тошнить. А тут еще старуха какая-то из окна, или не старуха, а просто женщина какая-то – не помню, у меня все смешалось в памяти, – стала голосить. Потом милиция приехала.
Ирина опять остановилась в горестной задумчивости. Гордеев позволил себе прервать ее молчание.
– А где оставался нож?
– Нож? Не помню. В лифте, наверное. – Она силилась вспомнить, но никак не могла. Перед ее взором все еще стояло изуродованное болью и смертью лицо обидчика. -…В руке у него. Да, он в этот нож вцепился и не выпускал, вот почему я его и приложила. Я еще подумала, когда он из лифта выпал, сейчас убегу. А он поднимается с ножом – не спастись. Да, точно, он, даже когда умирал, нож не выпустил.
– То есть когда приехали оперативники, нож был у него в руке?
– Ну да, а куда же ему деться? Или в руке или рядом с трупом. Я к нему не подходила – мне было как-то не по себе. Ты, надеюсь, понимаешь? Мне на него живого удовольствия никакого не было глядеть, а уж на мертвого, да когда сама же и убила…
– А как тебе удалось убить его каблуком?
– Я и сама на себя удивляюсь. Это же с какой злобой надо было бить, чтобы череп расколоть? Видимо, я ему за все свои беды вдарила.
Гордеев посетовал внутренне на свое недостаточное знание анатомии. «Надо подробнее изучить акт судмедэкспертизы и посоветоваться с кем-нибудь из врачей», – записал он в памяти.
– Ему действительно удалось пробить твой чемодан?
– Да, да, – оживленно закивала Ирина, – чемодан хороший, кожаный, его просто так не продырявишь. А он сделал столько дырок в нем… Да ты можешь посмотреть.
– Что же, – подытожил Гордеев, – все не так уж плохо. Ты действовала в пределах необходимой обороны. Статья тридцать восьмая УК. Это нынче не является преступлением. Тебе угрожали ножом – улика налицо, тебя пытались убить, даже нанесли удары, ранив не тебя, правда, а…
– Чемодан, – обрадовалась как ребенок Ирина этой наивной шутке.
– Да. Так что, я думаю, через два-три дня ты окажешься на свободе.
– А скорее нельзя? – помрачнела Ирина.
– Нет, скорее не получится. Это зависит не от меня. Ты пойми…
– Я понимаю. Я просто домой хочу.
Глаза Ирины наполнились слезами, нос раскраснелся, она обхватила голову руками и прижалась к Гордееву, горько плача.
– Ну, погоди, успокойся. Еще только один вопрос, – гладил ее по голове защитник. – Просто такой человеческий вопрос – как ты могла?
Ирина вдруг отшатнулась и серьезно сказала, словно это и было главным оправданием для нее:
– Довели!
Три дня прошло в полном безделье. Сынок смотрел телевизор, пил, загорал, спал от души, привык постепенно к заграничной еде. Даже разок от скуки позвонил… в «Скорую помощь», потрепался с телефонисткой.
Шок от страшной находки прошел. Да, теперь Сынок знал кое-какие тайны братства, но, честно сказать, разве он не догадывался об этом раньше?
«Крутая команда, – думал Сынок, – это то, что мне нужно. Я попал по адресу. Если они так запросто крошат людей, то какие же бабки крутятся у них? Не может быть, чтобы они зарабатывали на одних бомжах, лохотронщиках, цыганах и прочей муре. Нет, Константин Константинович пургу гонит – с улицы много не нагребешь. Да и потом – расходы какие! Чем больше народа, тем меньше кислорода. А тут тысячи людей должны крутиться. Тут только за одним порядком следить – упаришься. Нет, эти ребятки открыли где-то золотую жилу, а вся бомжатина только для прикрытия. С другой стороны, эта жила должна же быть как-то с бомжами связана. Если они хоть что-то кумекают, то не станут рисковать миллионами ради копеек».