– Ну я, видите ли, в некотором роде… – замямлил тот, потея.
– Чего-чего? Ты не гнуси, ты толком говори! – крикнул вдруг Сынок, грохнув кулаком по стене.
– Ничего! – выпалил тот от страха.
– Ну вот и хорошо. – Сынок подошел к очкарику и погладил его по головке, как школьника. – И если ты еще раз сюда притащишься со своими дружками, я тебе ноги повыдергаю. Понятно?
– Нет, постойте, так нельзя, вы понимаете, это, можно сказать, нечестно…
– Чего?! – не понял Сынок. – Ты про мою бабушку так?! Ты охренел, что ли?!
– Нет, извините…
– Ну вот и хорошо! А теперь шагом марш отсюдова!
Очкарик пулей вылетел из прихожей. Сынок аккуратно закрыл за ним дверь и запер ее на замок.
А потом они с бабушками на кухне пили чай с вареньем. Варвара напекла вкусных блинов. Их приятно было сворачивать в трубочку, макать в розетку с вареньем и отправлять в рот. Сынок с наслаждением поедал один блин за другим, слушая рассказы бабушек про их богатую лагерную жизнь.
– Так бы и мытарились на старости лет, – плакались бабки. – Да вот хорошо, пригрели старушек. А Каэсик – какой же фраерок мудрый. Подобрал, обогрел, обучил. Мы с ним по-человечески зажили…
«Академик, – подумал Сынок. – Что ж там другие академики делают?»
Теперь ему открылся самый краешек истинных дел братства. Но только самый краешек…
Чекмачева Гордеев знал давно. Но дружбы между ними не было.
Пути их несколько раз пересекались подобным же образом: Игорь Владимирович был следователем, а Юрий Петрович защитником. И всякий раз адвокат Гордеев портил несколько метров нервных окончаний следователю Чекмачеву.
А в последний раз, когда судили старшину милиции за якобы превышение служебных полномочий и нанесение телесных повреждений некоему гражданину Семашко, Гордеев ухитрился добиться на суде почти невозможного – отправить дело на доследование с определением – возбудить уголовное дело не против старшины, а против гражданина Семашко.
Естественно, такого не прощают. Поэтому Гордеев имел в виду три обстоятельства – Чекмачев будет трудиться на славу, чтоб уж на этот раз не проколоться, это во-первых; никаких поблажек ни ему, ни Пастуховой не будет, работать Гордееву придется ровно в рамках закона, а то и в сильно суженном пространстве, это во-вторых; а в-третьих, Чекмачев был, возможно, следователем, послушным телефонному приказу.
То, что такой приказ имел место в прошлые разы, Гордеев почти не сомневался. Неужели и сейчас? Но кому, скажите на милость, нужно наваливаться на несчастную, запутавшуюся женщину? И из-за кого? Из-за мошенника, если верить Ирине?
Допросы, на которых присутствовал адвокат, проходили нервно. Ирина это чувствовала. Сбивалась, часто впадала в истерику, что никак не помогало делу.
Гордеев пытался поговорить с Чекмачевым просто, по-человечески, расположить того к себе, что для адвоката всегда весьма и весьма полезно, но наткнулся на такую глухую стену, которую было не прошибить.
– Итак, давайте вернемся к моменту, предшествующему убийству, – нудно говорил Чекмачев. – Расскажите следствию, как вы познакомились с гражданином Ливановым?
Ирина протяжно вздохнула и начала:
– Я вернулась из Ялты. Поезд пришел вечером… Во сколько? Часов в девять, наверное, да.
– Куда пришел поезд?
– На Курский вокзал.
– Продолжайте.
– Денег на такси у меня не было. Вы знаете почему?
– Повторите.
– Когда я ехала на юг, меня в поезде обокрали.
– Кто?
– Это была женщина по имени Зина. Мы ехали в одном купе.
– Как она вас обокрала? Вытащила деньги из сумки или из кармана, как?
– Я сама ей отдала, – еле слышно сказала Ирина.
– Как это? Обокрала или отдали?
– Мы подъехали к российской границе, и она сказала, что на Украину можно провезти только задекларированные деньги.
– Почему же вы их не задекларировали?
– Так я не знала.
– Как не знали, если она вам сказала!
– Да, но она сказала поздно, когда мы уже были в поезде!
– И что? Проводник должен был дать вам декларацию. Так, кажется.
– Ничего он не давал, – опешила Ирина.
Гордеев сделал пометку в блокноте.
– Так. И дальше что? – спросил Чекмачев.
– Она и предложила провезти мои деньги на своем ребенке.
– У нее был ребенок?
– Да. Грудной младенец. Я и решилась.
Ирина сейчас почти что сама верила, что так оно и было, она забыла, как сама же и упрашивала Зину взять ее доллары.
– Она завернула деньги в пакет и сунула под пеленки. А когда украинскую таможню прошли, она мне пакет вернула.
– И как же вы не заметили, что в пакете нет денег?
Действительно, как она не заметила? Ирина задавала себе этот вопрос тысячу раз. И тысячу раз не могла на него ответить.
– Не заметила… Она очень торопилась выходить, я помогала ей выносить вещи… Я даже подумать не могла… Я не знаю…
Чекмачев откинулся на спинку стула и изобразил на лице нечто проницательное.
– Что-то тут не сходится, гражданка Пастухова. Вот вы очень хотите меня убедить, что вас обокрали, что вы такая несчастная, а вот не сходится.
– Простите, Игорь Владимирович, – сказал Гордеев, – вы не могли бы пояснить вашу мысль? Моя подзащитная явно теряется, пытаясь угадать, что же у нее, как вы изволили выразиться, не сходится.
– Да все не сходится, Юрий Петрович, – тем же язвительным тоном ответил следователь. – То вдруг она не знает про декларацию. То вдруг не может взять у проводника, то вдруг решает обмануть украинских таможенников и отдает деньги первой попавшейся женщине. Но самое замечательное – не проверяет их, когда женщина эти деньги ей возвращает.
– Если вы позволите, я попытаюсь объяснить…
– Свои соображения вы изложите в защитной речи, – перебил следователь. – Сейчас мне бы получить объяснения самой Пастуховой.
– Да честное слово, я не знала! Я в Крыму была лет десять назад! Откуда я могла знать, что там уже как заграница?!
– Узнать надо было, – наставительно произнес Чекмачев.
– Простите, о каком составе преступления вы говорите? – спросил Гордеев.
– Незнание законов не освобождает от ответственности, – изрек следователь.
– Простите, я не припомню, – начал рыться в Уголовном кодексе Гордеев. – Внимательно читал, а что-то не вспомню.