После этого заявления встали и ушли человек сто – примерно треть аудитории.
– Ты что? – зашептал ему на ухо подскочивший Исмаил. – Почему не берем? Мы их всех возьмем.
– А сколько их в фуру влезет, ты прикинул? – поинтересовался у него Сынок. – Человек тридцать можем взять от силы. Ну максимум тридцать пять.
Исмаил озадаченно почесал затылок. Уж очень хотелось взять человек двести – триста. Если сложить штабелями, то вполне вошли бы, даже место бы осталось.
– Моложе двадцати пяти тоже не берем! – крикнул Сынок.
Встало и вышло еще человек двести. Но и без этого оставалось еще добрых триста. Триста пар глаз, напряженно, с мольбой смотревших на Сынка, как на самого большого благодетеля.
– Евреев не берем! – крикнул вдруг Исмаил.
– А евреи тут при чем? – Сынок удивленно посмотрел на Исмаила.
– Не знаю. – Тот растерянно пожал плечами. – Как-то я их не очень.
Не ушел ни один человек.
– Мне что, проверить? – пригрозил Исмаил.
Несколько человек поднялись.
– Да нет, – остановил их Сынок. – Это он пошутил про евреев.
Поднявшиеся опустились на места.
– Так, кто меньше, чем на год, – не берем. Без среднего образования не берем! Документы есть?
Через двадцать минут на скамейках осталось не больше шестидесяти человек. Сынок попросил их встать и подняться на сцену. Те послушно поднялись. Пятерым, которые поднимались последними, он сказал, что они не нужны. Остальных попросил построиться по росту, обошел строй три раза.
Как теперь выбирать, он не мог себе и представить. В рот, что ли, заглядывать? Как рабам?
Было почему-то противно. Но – работа есть работа. Сынок решил, что отберет крепких и непьющих. Хотя, как определить – пьет человек или нет? Решил положиться на собственную интуицию.
Пошел в четвертый раз и тыча пальцем в грудь мужчин, говорил:
– Подходишь. Подходишь. Беру. Подходишь. Беру… А ты как тут оказалась?
Прямо перед ним стояла девчушка лет семнадцати-восемнадцати.
– Дядя, возьмите меня с собой. Я вам пригожусь, – попросила она тоненьким голосочком, жалобно глядя на Сынка.
– Ты что тут делаешь, зараза?! – бросился на нее «администратор». – А ну пошла вон! – Девушку вывели с эстрады. Сынок пошел дальше.
– Беру. Ты подходишь. Подходишь. Беру. Подходишь…
Отобрав тридцать пять человек, он сказал, что через два часа ждет их у выхода из парка, у «КамАЗа» с длинным синим прицепом. Опоздавшие могут пенять на себя.
Мужчины бросились врассыпную.
– Я вам что-то должен? – спросил Сынок у «администратора».
– Нет-нет, ничего, – улыбнулся тот.
– Ну тогда всего доброго.
Он уже спускался с эстрады, когда кто-то схватил его за руку.
– Ну дядя, ну возьмите меня, пожалуйста.
Это была та самая девушка. Маленькая, худенькая, с длинными русыми косами и большими наивными голубыми глазами.
– Извини, родная, не могу. – Сынок улыбнулся. – Мне строители нужны. Каменщики, монтажники, разнорабочие всякие.
– Ой, дядя, а я и постирать могу, и приготовить, и в доме прибраться могу, и по хозяйству, и за дитем ухаживать.
– У меня детей нет. Извини, родная, как-нибудь потом. – Сынок подмигнул ей и пошел дальше.
Девушка огляделась по сторонам, увидела Исмаила…
Через два часа у машины собрались все. Даже некоторые из тех, кого отсеяли, пришли с вещами в надежде, что кто-то из избранных передумает или опоздает.
– Ну что, перекуриваем и грузимся. – Сынок откинул тент фургона. – Через пять часов пути граница. Перед таможней все выгружаемся и пешочком на ту сторону. Там встречаемся у стоянки, грузимся и едем дальше. Всем все понятно?
Все закивали.
– Ну тогда по коням.
Когда все загрузились в кузов, Сынок открыл дверь в кабину и хотел влезть, но его остановил Исмаил.
– Извини, друг, – сказал он, развязно ухмыльнувшись и подмигнув, – но тут места нет.
– Как это? – не понял Сынок.
– Ну ты же не заставишь даму толкаться в кузове среди всех этих мужланов. – Исмаил откинулся на спинку. Сынок сразу понял, в чем дело.
На его месте сидела та самая девчушка.
– Знакомься, это Леся. – Исмаил погладил девчушку по колену.
– Вы не волнуйтесь, я и в кузове могу поехать, – залепетала Леся, пытаясь вылезти из кабины. – Я так и хотела, это дядя Исмаил сказал, чтоб я…
– Ничего, сиди, – остановил ее Сынок. – Я в кузове поеду. А ты, Исмаил…
– Что?
Сынок посмотрел ему в глаза и сказал:
– Ничего, потом поговорим…
У Юрия Петровича не шли из памяти слова Ирины.
– Понимаете, вокруг меня сжималось кольцо. Я не мистик, – словно извиняясь, говорила она, – я в приметы не верю. Но все равно, с какого-то момента – я не могу понять, с какого, – вся моя жизнь пошла кувырком. Что бы я ни делала – все получалось наперекосяк. У меня было такое ощущение, словно все люди, меня окружающие, все в заговоре против меня. Я не понимала, почему. Вот, взгляните, – она брала Гордеева за рукав, чтобы привлечь его особенное внимание к своим словам, – у меня все было хорошо и обещало быть еще лучше. Я работала, зарабатывала большие деньги, у меня есть образование, внешность какая-никакая. Ко мне должны прийти большие деньги, у меня есть подруга, возлюбленный. И тут понеслось. Ко мне на работе пристает этот вонючка начальник – я понимаю, что он ни при чем. Но все равно. Этот паршивый бабник ко мне пристает, выживает меня с работы, я остаюсь с перспективой честной бедности. Руфат, тоже влюбленный в меня, но он хоть человек честный, хотя, к сожалению, болван, покушается на мою свободу. Этот просто от дури, а на моем месте другая была бы счастлива. И он пропадает! Кажется, что все люди, которые попадают в мою ауру, становятся несчастны. Я даже опасаюсь, – она понизила голос, – как бы и у вас не начались неприятности…
Она вгляделась в глаза Гордееву, чтобы понять, не трусит ли он, связавшись с такой мистически небезопасной натурой. Гордеев выдержал взгляд.
– Вот, – продолжала она, – и дальше я лишаюсь автомобиля при очень туманных обстоятельствах. В поезде у меня ворует деньги эта тварь, а другая тварь заставляет меня вдарить ему туфлей в глаз.
Гордеев улыбнулся.
– Вы что, считаете, что он спровоцировал вас, чтобы вы его убили?
– М-да, что-то я зарапортовалась, – признавалась Ирина. – Но все равно, – возбужденно принималась она сызнова, – я не анализирую ситуацию, я говорю о цепи совпадений. Даже здесь со мной обходятся не как с человеком, а как-то по-особенному гадко.