Теребова мило улыбнулась и предложила приятному гостю отведать свежих устриц, если он, конечно, не испытывает к ним чисто российской неприязни. Гордеев не стал бы возражать, но столь изысканный ужин при свечах был для него все-таки слишком…
Он попросил Елену Петровну уделить некоторое время для весьма важного и конфиденциального разговора, Теребову явно заинтересовала такая таинственность. Они прошли в пустой еще бар и сели в уголке – она с привычным апельсиновым соком, а он попросил у бармена налить ему джина с тоником. Все же напряжение прошедшего дня давало себя знать. А разговор с синеглазой хозяйкой требовал максимум внимания.
Еще после первого, так сказать, знакомства всерьез с Еленой Петровной Юрий понял, что она относится к разряду людей, перед которыми не следует юлить, если ты хочешь посвятить их в какую-то тайну. И во время единственного пока урока игры на бильярде убедился в этом. Поэтому он и решил не обставлять свою просьбу какими-то условностями, оговорками и недоговоренностями, а сразу взял быка за рога:
– Елена Петровна, мне очень нужна ваша помощь. Причем такая, которую можете оказать только вы. Скажу сразу, вопрос щекотливый. И если откажетесь, я попрошу вас лишь об одном: все, что вам станет известно, должно остаться между нами. Иначе может быть плохо всем – и вам, и мне, и еще кое-кому.
– Насколько это важно… вам? – после некоторого раздумья спросила Теребова. – Я имею в виду жизненную важность, понимаете? Ведь если вы сказали, что зависят судьбы людей, наверняка дело связано с чем-то очень нехорошим? Криминальным?
– Да.
– И в этом замешан кто-то из близких мне или знакомых людей?
– От вас ничего невозможно скрыть, – улыбнулся Гордеев. – Но, впрочем, у меня и не было такой задачи. Да, человека этого вы знаете хорошо. Но я не буду просить вас пригласить его или, скажем, ее, для того чтобы допросить и поставить вас тем самым в очень неловкое положение. Нет, я хотел просить вас пригласить… вашу подругу Киру Николаевну Бойко сегодня же, в ближайшие часы, посетить ваш ресторан. Я не буду к вам подходить, я просто посмотрю на нее и уйду в глубокую тень. А вы могли бы выпить с ней по коктейлю или по стакану вашего любимого джюса, поболтать о каких-нибудь ваших дамских делах и затем расстаться. Но… после ее ухода я заберу с собой тот бокал, из которого она пила. Потом я его верну.
– Это надо понимать так, что Мюллер собирает отпечатки пальцев Штирлица? – с иронией фыркнула она.
– Вы абсолютно правы. Но из этой акции компетентным органам станет ясно: виновна ваша подруга в убийстве человека или она просто взбалмошная, беспринципная стерва, готовая навесить на собственного мужа расстрельную статью. Хотя сейчас у нас и введен мораторий на смертную казнь, вечная каторга ему очень даже светит.
– И вы предлагаете мне… своими руками?..
– Я не предлагаю. Я прошу вас помочь и мне, и… истине. В конце концов, я мог бы и не просить вас о столь необычном одолжении. Вы наверняка читали или слышали, как проводятся негласные проверки. Для спецслужб все это семечки: и квартиру вскроют, и отпечатки соберут, и любую аппаратуру поставят, если нужно. Но у меня просто нет времени, чем больше я тяну, тем дольше будет сидеть невиновный Невежин в тюрьме и тем активнее будут распоясываться те, кто окунул вашу подругу по уши в дерьмо и уголовщину и продолжает держать на крепком крючке, с которого ей не сорваться. А люди эти, я не исключаю, вполне могут быть причастны ко многим нашим российским бедам, включая и гибель вашего отца.
– Это запрещенный прием!
– Нет, Елена Петровна, я не собираюсь давить на вас, да это и не нужно. Просто, знаете, со временем, отойдя от дела вашего отца на какое-то расстояние, я подумал, что версия о какой-то там мести уголовников, происках организованной преступности, стремившейся присвоить себе банк вашего отца, навязав ему свою «крышу», на которой и остановилось тогда следствие, была слабоватой. Это не какие-нибудь солнцевские или ореховские орудовали. Тут берите много выше. Шел передел собственности, пересмотр направлений финансовых потоков. Уголовщина для этого уже не годится. Решения такого рода принимались на самом высоком уровне. А вывод можно сделать из простого ответа на самый, казалось бы, непритязательный вопрос: к какой финансовой группе отошел банк вашего отца? Это не значит, что я призываю вас к мести, но я почти уверен, что те, о ком я думаю, сыграли тогда в той трагической истории свою роль.
– Вы разбередили мою застарелую рану, Юрий Петрович…
– Честное слово, я не хотел этого делать… Простите, так уж получилось. Нехорошо, конечно…
– Вы предлагаете мне позвонить Кире… А о чем же я с ней смогу говорить?
– В последнее время ее не было в Москве. Но она появилась, и на все наши просьбы о встрече – мои и моего коллеги Вадима Райского, которого вы уже знаете, он тоже приятель Андрея и, кстати, первым привез меня в ваш ресторан, – отвечала отказом. Силой мы, естественно, не можем воспользоваться, и заставить больную женщину – так она сказала – отвечать на вопросы адвоката ее мужа, упеченного в тюрьму ее же стараниями, нам, увы, тоже не дано. Остается ждать судебного процесса, когда мы, уж будьте уверены, постараемся вынуть из нее душу. И из нее, и из ее любовника. Но это впереди. А невиновный тем временем пребывает среди уголовников, и за жизнь его не может поручиться даже тюремный надзиратель. Так что, не зная ничего из рассказанного вам мною, вы, по-моему, могли бы поинтересоваться, почему так долго ее не видели. Соскучились. Перемолвиться не с кем, все дела да дела. Устали. Настроение неважное. Мало ли что бывает у женщин. А может, какая-нибудь тайна личного плана, которой хотели поделиться… Не знаю. Лично мне нужно только поглядеть на нее вблизи, чтобы хорошо запомнить и взять стакан с отпечатками ее пальцев. И тоже так, чтобы это ни у кого не вызвало ни малейших подозрений. Тем более что все мои построения могут оказаться липой, а человек будет зря травмирован подозрением.
– А может быть, стоило бы ей все это объяснить? Вот как вы – мне.
– Я уже сказал: она не желает встречаться. Думаю, боится. Или у нее другие, более серьезные причины.
– Но какие же?
– Вероятно, она чего-то ждет. Что-то может резко измениться в ее жизни. А что в прошлом, ее уже, извините, не колышет.
– Не знаю, почему я готова поверить вам, Юрий Петрович… Но мне очень не хотелось бы фигурировать в ваших… соображениях ни в каком плане.
– Это я вам гарантирую категорически.
– Ну… хорошо, тогда я пойду к себе и постараюсь принять унылый вид. В знании психологии вам не откажешь. Отдыхайте пока.
Они прошли в центр зала и сели за столик вдвоем. Подошедший официант бара тут же зажег им свечу, принес от стойки бокалы.
Гордеев, сидевший в темном углу бара и не зажегший ни свечи, ни настольной лампы, вопреки стараниям официанта, мог наблюдать Бойко без всякого опасения, что она его увидит. А то еще и узнает. Чем черт не шутит!
Выглядела она великолепно, даже ослепительно. Ни о какой болезни, тем более душевной, и речи не могло идти. Рядом с ней очень броская Елена Петровна просто гасла. У Киры была короткая модная стрижка и светлые волосы покрыты блестками. Высокая шея, полная грудь, плавные движения оголенных рук – все указывало на то, что эта женщина знает себе цену. И бокал она держала чуть на отлете, а во второй, изогнутой лебединой шеей руке дымилась сигарета.