Борис попросил разрешения подумать «до завтра» и позвонил Ларисе в Булавинск посоветоваться. Совет Ларисы был короток: «Дневная аспирантура – это не заочная аспирантура». Борис поблагодарил ее и сказал, что другого ответа он и не ждал. После чего Андреев пошел с Центрального телеграфа на факультет соглашаться, а Лариса отправилась в загс, где взяла свое заявление обратно.
Борис приехал в Булавинск за неделю до назначенного дня свадьбы, где и узнал, что теперь свободен. Однако освобождаться он отказался и, проведя с Ларисой несколько дней, добился все-таки от нее слов, что это не разрыв, а только отложенный брак. После чего убыл в Москву…
Меньше чем через три года, досрочно окончив аспирантуру и защитив диссертацию, он вновь появился в Булавинске, но не один, а привез свою жену, выпускницу экономического факультета университета громкоголосую Леру, с лица которой не сходила жизнерадостная улыбка. А еще через три месяца у молодой четы Андреевых родилась дочка – Лида.
Больше десяти лет после этого Лариса не виделась с Борисом. То есть, разумеется, в этом не таком уж большом городе, работая в одной сфере, они не раз оказывались в одних и тех же помещениях – на одних и тех же, как принято говорить, мероприятиях. Но заговорили они друг с другом вновь, только когда уже вовсю кипела перестройка и Лариса Матвеевна, работавшая тогда старшим следователем городской прокуратуры, встречалась с местными активистами «Мемориала», добивавшимися обнародования полных списков расстрелянных и репрессированных булавинским отделением НКВД в тридцатые годы.
Андреев после возвращения в Булавинск проработал около трех лет следователем горуправления внутренних дел, после чего ушел в адвокатуру, став в конце концов звездой местного масштаба. Как правило, у людей, с близкими которых или с ними самими стряслась беда и они искали выхода из создавшегося положения, в Булавинске стали спрашивать: «А вы на Бородинской у Андреева были?» На Бородинской улице у них, пояснила Гордееву Лариса Матвеевна, помещается одна из двух городских юридических консультаций, считающаяся лучшей. В ней и работал, работает Борис Алексеевич Андреев.
Он не был заведующим консультацией, но наибольший авторитет был именно у него. Он брался за любые дела, даже если они не сулили особого барыша, отказывая лишь в редких случаях, когда понимал: ему не хватает времени.
Его и прихватили с собой «мемориальцы», когда шли к Ларисе Матвеевне, которую выбрали тоже не случайно: и у нее была своя известность. За несколько лет до этого, еще в короткий период правления Черненко, она проявила смелость, прекратив дело, которое сотрудники булавинского КГБ стали шить нескольким актерам городского молодежного театра, обвиняя его в пропаганде антисоветизма, который усмотрели в постановке пьесы Шварца «Тень». И хотя Ларисе удалось добиться лишь того, что верные продолжатели дела Дзержинского и Менжинского перестали заниматься театром и оставили молодых служителей Мельпомены в покое, артисты явились к ней с корзиной цветов и вручили почетный билет постоянного зрителя.
Приняв депутацию и сразу углядев в ней Андреева, Лариса не стала выслушивать всей вступительной речи главного булавинского «мемориальца», сына бывшего председателя горисполкома, расстрелянного вместе с женой по 58-й статье в 1937 году, а, дождавшись первой же паузы в речи взволнованного старика, тоже отсидевшего семнадцать лет, спросила, обращаясь именно к Андрееву, знают ли они, что расстреливать в Булавинске начали не в тридцать седьмом, а на девятнадцать лет раньше.
«Догадывались», – ответил Андреев и после беседы остался в кабинете Ларисы. О чем они говорили, узнать, очевидно, никто не сможет, но с той поры они виделись нередко, и через год Лариса перешла из прокуратуры в коллегию адвокатов.
Она сказала Гордееву, что служба в прокуратуре стала тяготить ее с той поры, как она занималась делом местных цеховиков, наладивших в городе производство мужских носков из сырья, которое они привозили из Узбекистана. Еще в университете по политэкономии Лариса читала не только Маркса и поэтому ко времени окончания следствия вдруг обнаружила, что немалую часть времени уделяет именно беседам с адвокатом одного из обвиняемых милейшей Анной Михайловной Мелентьевой. Они совместно пытались разобраться в том, почему вообще привлекают к ответственности людей, ликвидировавших в Булавинске и области один из дефицитов.
Именно Мелентьева впервые предложила перейти Ларисе в адвокатуру. Баскакова, может быть, и согласилась бы тогда, как она выразилась, «милость к падшим и тем более к якобы падшим призывать», однако в коллегию входил Андреев, и рядом с ним она себя не представляла.
До того визита «мемориальцев».
Да, получилось так, что с Андреевым они вновь сошлись в обсуждениях судеб Родины. Началось с совместного поиска массовых захоронений НКВД и ЧК, а постепенно переросло в долгие чаепития (после горбачевского налета на пьянство спиртное оказалось в разряде едва ли не праздничного сувенира, к тому же нарастал общий дефицит) в кабинете Льва Чащина, тогда еще работавшего в «Правде Булавинска». Все они были еще молоды, и стало казаться, что в жизни есть место не только подвигу, но и просто жизни.
Однажды после такого чаепития Андреев пошел к Ларисе Матвеевне взять номера «Знамени» с воспоминаниями вдовы Бухарина…
Через три часа, теснясь на краю своей широкой кровати, Лариса вдруг начала хохотать так, что в конце концов оказалась на полу.
– Что ты, что ты, Лара?! – повторял Борис Алексеевич, думая, что у нее случилась истерика.
Но если это и была истерика, то, как, впрочем, и все у Ларисы Баскаковой, весьма своеобразная.
– Это надо же, – в конце концов, давясь смехом и слезами, произнесла она. – Ничтожный, безвольный Бухарин смог подтолкнуть меня в объятия к бывшему любовнику!
– Почему же к «любовнику»? – с обидой заговорил Борис Алексеевич, но Лариса, взлетев с паласа на кровать, вновь на него набросилась.
Однако, когда уже ближе к полуночи Борис Алексеевич сообщил, что он остается у Ларисы, а завтра подаст заявление о разводе, она быстренько собрала всю его одежду в кучу и, вручив это ему, предложила без промедлений отправляться домой воспитывать дочь. Правда, при этом забыть отныне дорогу к ней домой не наказывала…
Разумеется, далеко не все из этой истории своих отношений с Борисом Андреевым рассказала Гордееву Лариса Матвеевна Баскакова, более того, представлять историю этих отношений ему пришлось, вспоминая какие-то, кажется, случайно брошенные фразы или даже их обрывки, сопоставляя намеки и полунамеки, в том числе и услышанные от разных людей в Булавинске…
Но главное он понял: Лариса Матвеевна будет ему здесь надежнейшим помощником. Андреев вернулся к ней, надеясь, что именно она возвратит ему страсть юности. А теперь она могла показать ему свою силу – как состязающаяся с ним в профессиональном мастерстве, спасающая его.
«Я, что ни говори, его боевая подруга» – эти слова, мимоходом произнесенные Ларисой Матвеевной во время рассказа о каком-то перестроечном митинге, когда их пыталась задержать местная милиция, Гордеев запомнил накрепко.