– А у вас что, ее нет? Так вы только скажите, и мы поможем.
– О ваших возможностях я наслышан, – не удержался, поморщился Шварц. – Толку только?.. За центровыми РУБОП, за РУБОПом – все змеиное кодло – ФСБ, кагэбэшники все бывшие и нынешние. Москва за ними стоит.
– Ну, на вашем месте я бы их не переоценивал. В Москве и у нас свои люди найдутся, и наши друзья стоят не ниже, чем у тех. Только ведь, Анатолий Францевич, дела не в Москве делаются, а здесь у нас, на месте. И конкретное решение нужно вам принимать тоже здесь на месте.
Физиономия Шварца изображала муку мученическую, переживаемую губернатором при одной мысли о том, что ему придется самостоятельно принять трудное решение.
– Нет, ну ведь все это как-то так… не очень… как-то не вовремя, – замямлил он, порываясь подняться и уйти от Василия подальше, под сень своих охранников и свиты, чтобы увильнуть от продолжения разговора.
Василий понял, что пора сменить тактику.
Он пнул губернатора в грудь, так что тот не удержался на ногах и плюхнулся обратно в кресло.
– Сядь, гнида, и слушай, – наставляя на побелевшего Шварца пистолет, произнес Василий. – Тебе мало одного взрыва? Хочешь, чтобы все, что от тебя останется, в литровой банке хоронили? Сегодня же прижмешь центровых к ногтю, пока тебя самого не прижали, андэстенд? Ты не на тех напал. Если мне понадобится через тебя перешагнуть, я перешагну не задумываясь. Если мне понадобится, я своего шофера губернатором сделаю, да так, что за него вся область единогласно проголосует, как за Брежнева, под бурные и продолжительные аплодисменты. Я с тобой тут торгуюсь, как с базарной бабой, только время зря теряю. Ты подумай лучше, что твою семью ждет, если ты завтра воспаришь на небеси? Думаешь, их баварский пивной заводик прокормит, и домик под Мюнхеном им достанется, и деньжата кой-какие в немецком банке, а?
От такой осведомленности Шварц побелел, как бумага.
– Думаешь, ты их обеспечил по гроб жизни и теперь можешь умереть с чистой совестью? – продолжал издеваться Расторгуев, помахивая перед носом губернатора пистолетом. – А вот ни фига! Испарятся и заграничные счета, и домик, и акции заводика, стоит мне захотеть и немного на эту тему поработать. Ты что хочешь, чтобы твоя дочь и внуки всю свою жизнь прожили у нас в Сибирске, в двухкомнатной хрущевке – единственной их недвижимости, если верить налоговой декларации? Внучат пожалей, пень старый. Ведь если от тебя ничего не останется, даже мокрого места, то им нич-чего не перепадет от большого и сладкого немецкого пирога.
Шварц издал горлом неопределенный звук.
– Что ты хочешь сказать, дедуля? Ты согласен принять мое предложение?
Шварц закрыл глаза и мотнул головой вперед, как осужденный перед плахой.
– Все говорят, что у меня есть дар убеждения, – усмехнулся Василий, любуясь своим отражением в зеркале. – Раз ты согласен, я возвращаюсь к первому вопросу… Видишь, мы с тобой пробежали круг и вернулись на исходную позицию. Так какой был первый вопрос?
– Что я собираюсь сделать с центровыми, – тупо повторил Шварц.
– О! Хорошая память для твоих лет. Так что с ними нужно сделать?
– Что? – эхом повторил губернатор, глядя на Василия.
– Готов во всем следовать моим советам? Похвальная мысль. Так вот, Анатолий Францевич, что вам следует предпринять в самое ближайшее время…
Расторгуев убрал пистолет в кобуру, подвешенную под левой полой широкого клетчатого пиджака. Шварц вздохнул и расслабился. Лицо его вернуло прежнюю розовощекость, на лбу и носу выступила испарина.
Когда через несколько минут в кабинет Василия заглянула губернаторская свита, никто не мог и подумать, что этот человек, сидящий напротив губернатора и оживленно обсуждающий вопросы бизнеса, только что держал Шварца на мушке.
Часов в пять утра, когда с вокзала в сторону пригорода начинали курсировать первые электрички, Андрей проснулся, словно от толчка, вскочил и оглядел полупустой темный зал ожидания, соображая, где он и с какой стороны ждать опасности.
В стороне, у открытого круглосуточно киоска, где торговали гамбургерами, пивом и сосисками в тесте, он увидел группу бритоголовых парней в одинаковых черных куртках – униформе центровых. Парни занимались обычным своим делом – шмонали сонных пассажиров, расталкивали бомжей и пинками выпроваживали вон, цеплялись к женщинам.
Андрей поднялся и пошел через зал к выходу, стараясь держаться как можно дальше от черных вражеских спин.
Его заметили и побежали следом, окружая и отрезая от выхода.
Подскочив к Андрею, главарь выпятил грудь колесом, по-петушиному наскакивая на врага. Андрей отступил на шаг, но сзади его поджимали обступившие стеной пацаны.
– Ты че тут делаешь, козел? – нагло ухмыльнулся главарь. – Тут наша зона.
Андрей попытался вырваться от них. Драться не хотелось, но центровые наглели. Это была уличная группировка бакланов лет по восемнадцать, которые чувствовали себя крутыми, когда им вдесятером удавалось подловить одного-двух чужаков на своей территории.
– Как поживает пидор Расторгуев? Ты, севмашевская жопа!
Андрея выволокли из здания вокзала и потащили за корпуса депо.
– Привяжем его к рельсам. Несчастный случай, и кирдык, без рук, без ног.
Пацаны заржали.
Андрей понял, что живым его решили не выпускать. Он вырвал руки и вытащил из-за пазухи пистолет.
– Стоять, малолетки.
Пацаны застыли с открытыми ртами, не сводя глаз с вороненого ствола.
– Ты! – Андрей толкнул ногой под коленку главаря. – Отведи меня к своему смотрящему. У меня к нему разговор.
– Отвали, – процедил тот сквозь зубы, не теряясь перед подчиненными. – Я своих не закладываю.
– Да ты мне нужен, как козе баян. Иди предупреди его, что я через полчаса буду в пельменной на углу. Разговор есть.
Главарь поднялся, стряхнул с коленок снежные комья. Делал он это демонстративно, чтобы снег летел в сторону Андрея.
Папутин спрятал пистолет в карман. Подозрительно оглядываясь на него, пацаны посеменили друг за дружкой, перешагивая через рельсы, и растворились в темноте. Андрей постоял, вдыхая морозный воздух. Губами поймал пару снежинок, медленно падавших с черного бездонного неба.
Позади просигналил электровоз, осветил Андрея ярким прожектором.
Андрей сошел с путей. Электровоз пролетел мимо, обдавая его ледяной пылью и запахом жженой резины.
Через полчаса Андрей стоял за столиком в подвальчике привокзальной пельменной. Кроме него в этот ранний час – в половине шестого утра – в пельменной никого не было. Отпустив клиенту двойную порцию с уксусом и маслом, сонная кассирша исчезла в недрах кухни, откуда доносился грохот гигантских кастрюль и женские голоса.
Кто-то взбежал по ступенькам пельменной и вошел в обеденный зал. Андрей не оглянулся. Стоял и спокойно уминал пельмень за пельменем.