А потом условия изменились. Теперь, для того чтобы совершить квартирную кражу, стало недостаточно недюжинных способностей к открыванию замков. Теперь требовалось знание электроники, чтобы отключить сигнализацию, в ход пошли сложные замки, которые заколкой не отопрешь… К тому же годы берут свое, и Мотя уже не мог, как раньше, проделывать акробатические трюки на высоте. Пришлось переквалифицироваться. Пробовал Мотя карманные кражи, пытался работать в поездах, пару раз даже ходил на примитивный вечерний гоп-стоп. Здесь его и повязали.
Но и теперь, после освобождения, Мотя не собирался менять занятие. Сейчас ему требовался какой-то перерыв, хотя бы на пару недель, чтобы оттянуться, отлежаться, отъесться — и с новыми силами вернуться к прежней деятельности.
«Пара недель» затянулась. Работы в деревне, понятное дело, не было никакой. Один раз с мужиками Мотя даже воровал солому с полей коровам на корм… Каждое утро, часов с девяти, друзья собирались на ферме, резались в карты часов до двенадцати, а потом выезжали на поле на тракторе: выпить да пошуметь.
Несмотря на то что Мотя был какой-то неухоженный, заросший, неопрятный, самому себе он нравился. Мотя чувствовал, как засматриваются на него деревенские бабы, и был этим чрезвычайно доволен.
— Гляди, молодец-то какой! — шептала продавщица Саша Галине, доярке.
Галина щурила свои близорукие глаза:
— «Какой», «какой»… Да никакой! Урод просто…
— Слепая ты, Галка. Ты погляди, мускулы какие! Жилистый, сильный… А пальцы! А плечи!
— Весь в наколках, — добавила Галка, — того и гляди, на уголовника нарвешься.
— Ну и что? Подумаешь, испугала… Уголовники теперь не такие, — убедительно, со знанием дела сказала Саша, — они теперь холеные, я слышала, в тюрьме нынче одну икру черную да красную едят.
— Дура ты, Шурка. У кого есть деньги, те и едят. А у кого нету — те баланду хлебают.
— Да не уголовник он, — неуверенно возражала Саша.
— Ну да… Уголовник, и еще какой! Я-то знаю, мне Валька-паспортистка рассказала… — не соглашалась с Сашей Галина. — Но, судя по всему, он не шибко икрой в тюрьме объедался…
Галина была права: нелегко дался Моте последний срок. Мотать его пришлось на «красной» зоне на Алтае. Холод, сырость, жратвы никакой… Зубы выпали почти все, почки загубил, к тому же морально тоже пришлось несладко: невзлюбили в лагере Мотю, не понравилось его своенравие, «гонор», как там говорили. Несмотря на солидный тюремный стаж, на этот раз Гладильщиков не прижился в лагере…
К счастью, подоспела амнистия. Статья на этот раз у Моти была нетяжелая, поэтому он в два счета оказался на свободе.
Теперь он пил водку, ел от пуза: престарелая бабушка, мать отца, у которой он поселился, держала корову, козу, кур, которых становилось все меньше и меньше: каждый день Мотя требовал зажарить ему курицу или петушка.
— Хоть бы помог чем! — упрекала его бабушка.
Мотя только скалил зубы, точнее, остатки зубов
в ответ. Кое-какие деньги он бабушке все же привез, но та сразу же заныкала их в только ей одной известный схорон и словно бы забыла о них…
— Лежит целыми днями, да пьет, да в карты играет… — ворчала бабушка.
Моте было действительно скучно. Деревенские друзья надоели, бабка вообще стояла поперек горла. Захотелось Моте ласки и тепла.
Сказано — сделано. И как-то теплым вечерочком Мотя подвалил к Саше в сельпо.
— Вот такие вот дела… — глубокомысленно сказал он, покупая бутылку «беленькой» и, подумав, а потом со значением посмотрев на Сашу, взял еще бутылку сухого молдавского вина с красивым названием «Алб де десерт».
Саша картинно поправила прическу, томно глянула на Мотю и даже чуть нагнулась над прилавком, демонстрируя в вырезе халатика большую белую и, судя по всему, мягкую, как подоспевшее тесто, грудь.
Моте это понравилось, и он, не мешкая, решил действовать.
— А что, Шура, не пойти ли нам с тобою…
Он запнулся. Будучи в Москве, он пригласил бы даму в кабак или на худой конец в парк Горького. Здесь же, в этой проклятой деревне, и сходить-то было некуда. Даже старый, построенный еще при Хрущеве клуб давно пустовал и медленно разрушался.
Саша, видя замешательство Моти, решила сама предложить кавалеру вечернюю программу.
— Эх, — сказала она, сладко и зазывно потягиваясь, — закаты-то сейчас какие!
— Какие? — не понял Мотя.
— Теплые, — объяснила Саша, — пройдешься по полю, упадешь в стог… А запах…
— А че, — подхватил Мотя, — можно и в стог. Только закусь взять.
— Это я мигом, — заговорщически подмигнула Саша и юркнула в подсобку.
Мотя проводил глазами большой, обтянутый белым халатом зад Саши и почувствовал радостное возбуждение. Ожидая продавщицу, он барабанил пальцами по прилавку, и тут взгляд его скользнул дальше, мимо бутылки водки и «Алб де десерт», мимо почти до дыр стертой тарелочки для сдачи, к большой старой кассе…
Ящик для денег был приоткрыт. Забыла Саша запереть его, как того требует инструкция. Упустила из виду в предвкушении романтической прогулки по полю…
«Конец дня… Выручка должна быть большая…» — пронеслось в голове у Моти, а руки уже тянулись к ящику. Перегнуться через прилавок, выдвинуть ящик, забрать деньги из двух крайних отделений, в которых были самые крупные купюры, — все это заняло не больше десяти секунд.
Но и этого оказалось слишком много. Едва успел почувствовать Мотя в руке приятную шероховатость купюр, как в двери подсобки появилась фигура Саши…
Та, увидев, что предполагаемый кавалер совершенно нагло и беззастенчиво грабит ее кассу, немедленно выронила пакет с колбасой, солеными помидорчиками и другой снедью.
— Ах ты скотина! — заорала Саша. — Ты что ж это делаешь, изверг!
Моте ничего не оставалось, как бросить добычу на прилавок и медленно, задом попятиться к выходу из магазина:
— Ну Шура, я ничего не взял, можешь проверить… Машинально, понимаешь… Автоматически…
— Я тебе дам — автоматически! — загремела оскорбленная в лучших чувствах Саша. — Я тебе покажу! В милицию позвоню!
Через секунду Гладильщиков пробкой вылетел из сельпо. Вслед за ним последовали водка и злосчастный «Алб де десерт». Бутылки разбились с жалобным звоном, похоронив сегодняшние планы Моти…
Конечно, Саша не стала звонить в милицию. Вечер она провела дома, рыдая, и даже чуть было не пропустила очередную серию «Санта-Барбары»…
Однако больше оставаться в деревне было нельзя.
«Черт с ним, с паспортом, — решил Мотя, — пора мотать отсюда».
Так Мотя и сделал, правда предварительно разыскав деньги, которые привез бабке.
«Все равно, — думал он, — бабушке они не пригодятся. Будет хранить до следующей реформы, а там ничего от них не останется».