— Где он?! Линьков где?! — Грязнов влетел в фотостудию.
Из подсобки выглянул человек:
— Уже ушел.
— Куда?
— В группу.
— Куда?!
Человек увидел пистолет в руках Грязнова. Быстро нашел на столе бумажку:
— «Вечерний блюз».
Грязнов бросился было к двери и вдруг остановился. Подошел к столу, прочитал написанное на бумажке.
— Этот, что ли, Линьков?
— Леньков, — поправил человек, — я имею в виду актера Ленькова. Он снялся и ушел. Минуту назад.
Грязнов посмотрел на стол, заваленный фотографиями. Актер Леньков с одной из них улыбался очень обаятельно…
Денис вышел наружу и устало опустился на скамью, очень похожую на вокзальную. Спрятал пистолет.
Мимо пронесли окно и дверь.
Появился следователь — потный и злой. Сел рядом.
— Я здесь совсем заблудился, — обидчиво сказал он.
— Довженко говорил — тут усе криво, ничого не прямо, — усмехнулся Грязнов. — Остальные-то где?
— Бегают. А откуда у него пистолет взялся?
— Откуда? — улыбнулся Грязнов. — Там что, мало оружия?
— Думаешь, ненастоящий?
— Хорошо, что мы не успели это проверить. Я еще погуляю. Если поймают Линькова, позвоните, ладно?
— Спокойной ночи, — сказал следователь, поднимаясь.
— Ага.
Грязнов прошелся по дорожке, увидел парковку странных грузовиков. Постоял, посмотрел, двинулся дальше.
С некоторых пор он пристрастился к японской поэзии. Что-то было в ней странное, загадочное, какая-то скрытая философия. И Денис вдруг стал ловить себя на том, что иногда и сам начинает разговаривать в стиле хокку или танка. Вот и сейчас он задумчиво произнес:
Я заблудился в кривых коридорах.
Мимо проносят дверь и окно.
Только не выглянуть и не войти…
— Вас Денисом зовут? — спросил голос из темноты.
Грязнов резко обернулся.
— Михаил Вакасян. Я режиссер. Не пугайтесь.
Грязнов чиркнул зажигалкой, осветил лицо режиссера, прикурил.
— Эти машины давно не ездят. А вон там раньше Венеция была, — сказал Вакасян. — Да-да, настоящая, с каналами, дворцами. Правда, фанерными. У нас даже самолеты есть. Правда, не летают.
Они пошли по дорожке, Вакасян зябко сутулился.
— В странный мир вы попали, молодой человек. Не мир, а одна видимость.
— Максимов вот рассказывает, что это его хотели убить…
— Плюньте. Он актер. Это — «письма темных людей». У них в профессии по определению — быть наивными. Он ведь вам говорил про молодых, что ему завидуют, да?
— Что-то вроде этого.
— Полузавидуют-полуненавидят-полулюбят. А вон там цех обработки пленки, — показал Вакасян на светящиеся окна. — Завтра будет готов материал. Посмотрите?
— Ну да! — встрепенулся Грязнов. — Вы же снимали.
— Увы, смерть-то мы как раз и не снимали. Снимали имитацию. Притворство одно снимали.
— А вы… не любите свою работу, — полуутвердительно спросил Грязнов.
— А вы?
— Я первый спросил, — улыбнулся Грязнов.
— Нет, я ее люблю, — спокойно сказал Вакасян. — Если бы не работа, я бы помер давно. Да и не жил бы никогда. Вот ведь странность — все здесь полужизнь-полусмерть, а…
— А Кирилл?
Вакасян даже остановился:
— Не понимаю! Этого не понимаю. Я уже сорок лет на студии. Смешные, странные, сумасшедшие люди, но чтоб убить…
— Никто?
— Никто.
— Совсем-совсем никто?
— Совсем.
— Ну тогда я домой, — сказал Грязнов.
— Я тоже.
— Я думал, у вас съемка ночная.
— Нет, я вас искал.
Они вышли к проходной.
— Да, — сказал Вакасян. — А вы пленку еще не смотрели?
— Вы ж сказали — завтра.
— Нет. Там на площадке чья-то жена снимала. На видео.
— Чья?
— Не моя — точно.
— Ну что?.. А на квартиру ходили?.. Ясно. И еще — у вас есть списки? Ну всех — свидетелей, что находились в павильоне? — спрашивал по телефону следователя Грязнов, выруливая на Бережковскую набережную. — Всех-всех. Диктуйте… Нет, дальше. Дальше. Стоп. Повторите? Костенко и раньше был Костенко. Ага. Олег и Ольга. Адрес есть?
Грязнов круто развернул машину и повел ее в другую сторону. Вылетел на Минскую улицу, погнал в сторону Матвеевского.
— Четыреста сорок три двадцать два двадцать два, — приговаривал он, набирая на мобильнике номер.
«Занято» — высвечивалось на дисплее после пиликания.
Грязнов бросил телефон: он уже подъезжал к нужному дому.
Дверь распахнулась. На пороге стоял актер, которого Грязнов уже видел на съемочной площадке.
— А я знал, что вы приедете, — улыбался он.
Линьков перепрыгнул через забор и стал тихонько пробираться к административному зданию. В руке у него по-прежнему был пистолет.
Он открыл дверь, спрятал пистолет в карман куртки. Воровато огляделся и вошел в коридор студии.
Линьков подошел к пиротехническому цеху, прислонил ухо к двери. За дверью было тихо.
— И где мы сейчас возьмем скрипку? — услышал Линьков голоса спускающихся по лестнице.
— Звони Каратыгину. Пусть студентов шлет.
— Так мы до утра будем писать какие-то три такта!
— А так вообще не напишем!
Линьков вжался в стену.
Мимо прошли, не взглянув на него, двое.
— Я всегда говорил — композиторов на запись не пускать!
— Ты это Калачеву скажи…
Линьков отлепился от стены и взялся за ручку двери.
— Да не за что, — улыбался актер. Жена его тоже мило улыбалась. — Мы уже вдоль и поперек просмотрели — ничего там нет.
Грязнов сунул кассету в карман:
— И все-таки спасибо.
Из машины снова позвонил следователю:
— Это опять я. Телефон режиссера дайте, пожалуйста. Ага, Вакасяна. Вы уже спали, что ли? А который час? Правда? — Грязнов сам взглянул на часы. Извините, ё-моё! — Однако он снова набрал номер на мобильнике: — Алло, Михаил Тигранович? Это Грязнов беспокоит… Я не поздно? Извините. Вы смогли бы завтра посмотреть со мной ту пленку. Да, ее самую… Нашел… У Костенко… Отлично… А сегодня?.. Ясно, извините.