— Я вас слушаю, капитан, слушаю…
— Еще в прошлый раз вы предположили, что предупредить журналиста Бородина может кто-то из операторов, работающих на прослушке. Таких всего трое. Я узнал их фамилии. Кроме Бородина прослушивали также его соседа журналиста Слепцова, когда тот у него бывал. Всего по Бородину работали три дежурных оператора, из них двое тех, кто прослушивали и Бородина, и Слепцова. То есть третий оператор про Слепцова не знала.
— Не должна была знать… — уточнил Колобов.
— …Поэтому только она, третий оператор, открылась Бородину. Ибо не сказала ему, что его приятеля тоже прослушивают. Слепцов, когда у него в гостях был Бородин, позвонил в соседний дом, задав, казалось бы, странный вопрос: у них меняли батареи? Зачем ему это? Это было нужно только Бородину.
— Пока логично. И кто она, этот третий оператор?
— Екатерина Сивцова. Наверное, вы, Федор Андреевич, забыли одну вещь: нашим операторам строжайше запрещено нарушать служебную тайну, рассказывая о тех, кого они прослушивают.
— Тем более рассказывать тем, кого они слушают, — кивнул Колобов. — Только с тех пор много воды утекло. А также крови. И денег. Вы, Миша, не обижайтесь на мои поправки, назовем их так, и продолжайте. Все, что вы рассказываете, любопытно. Или это все?
— Нет… Я навел справки о Сивцовой. Живет одна с сыном. Он только что вернулся из армии, нигде не работает.
— Не работает или не может устроиться?
— Отдаю должное вашей проницательности, Федор Андреевич, — улыбнулся Рощин.
— То есть она попыталась его устроить в нашу богоспасаемую «контору», но ей там отказали?
— Да, так оно и было.
— Что ж, ничего удивительного… — пробормотал Колобов. — Это наша национальная черта — создавать на ровном месте себе врагов из друзей, а предателей непременно только из своих… Еще что?
— Сивцова влезла в долги, чтобы содержать сына, как-то его одеть. А совсем недавно она часть долгов вернула. В том числе товарищам по работе.
— Хотите сказать, у нее появились деньги?
— Да, — кивнул Рощин. — При этом ее зарплата не повысилась, второй работы у нее нет и быть не может. Из родственников у нее есть только сестра, та просто живет в нищете. А ее сын, повторяю, нигде до сих пор не работает.
— Что и следовало ожидать, — резюмировал Колобов. — Для этого достаточно влезть в ее шкуру. Через уши этих операторов проходят бесконечные разговоры и переговоры о миллионах долларов, о которых походя рассуждают объекты прослушки… Что ж, считайте, что я дал вам рекомендацию. Уверен, Григорий Иванович возражать не будет. Особенно если принесенный вами материал о беседах Агеева с Корецким произведет на него должное впечатление… Кассета, если я верно понял, у вас с собой?
Рощин достал и протянул кассету своему ново-приобретенному шефу.
— Кстати, запись сделана не с самого начала их беседы. Но тему понять нетрудно. И по сравнению с прежней информацией здесь есть существенные дополнения в свете последних событий.
— А вы сами в курсе того, что здесь записано? — Колобов вставил кассету в диктофон.
— Обижаете… — усмехнулся Рощин. — Или это ваш очередной тест? Если скажу, что не в курсе, вы ведь не поверите?
— Зато проверю, — поддержал его тон Колобов. — И если окажется, что врете, выгоню за профнепригодность.
И нажал клавишу на диктофоне.
«…Андрюша, дорогой вы мой человек! — услышали они характерный хрипловатый и слегка грассирующий голос Корецкого. — Ну что мы с вами об одном и том же. Или вы боитесь, что нас прослушивают?» — «В моем кабинете это исключено, Илья Михайлович», — донесся приглушенный голос Агеева. «Ну раз вы так доверяете свои сотрудникам… Тогда скажите на милость, сколько Гриша вам заплатил, чтоб собрать на меня этот пакостный компромат, или напишите сумму на бумаге, что ли… И я предложу вдвое больше». (Ответ Агеева был неразличим.) «И только-то? — В голосе Корецкого слышалось неподдельное удивление. — Вам ведь приходится еще делиться, не так ли? А Гриша как был жмотом, так жмотом и остался. Даже когда стал беззаветным апостолом свободы слова в России».
Колобов остановил запись.
— Так сколько Агеев отстегивал вам от гонорара, если по совести? — спросил он у Рощина.
— Я знаю, что вы хотите сказать. Вы правы, именно из-за низкой оплаты труда Сивцова нашла Бородина, Агеев — Корецкого, я — вас.
— Но вы, помнится, объясняли это несколько иначе… — заметил Колобов.
— Я все помню. самом деле здесь есть и другая причина. Мне действительно надоело смотреть в рот этому надутому индюку Агееву. Он полагает, будто ему нет равных и лишь он один достоин полноценного вознаграждения. Простите, Федор Андреевич, у вас-то какие были причины ухода из органов?
Колобов не ответил. И снова включил диктофон.
«…Что вас, в частности, интересует?» — послышался голос Агеева. «Прежде всего, какие интересы у Забельского в Чечне. Особенно эта суета с освобождением пленных — это же явно прикрытие, дымовая завеса. Уж я-то знаю Гришу как облупленного. Что именно он прикрывает?» — «Вас понял, — последовал ответ Агеева. — Но ответить пока не могу. Будем искать… А пока, если пожелаете, мы можем передать ему какую-то дезинформацию…» — «Фирма веников не вяжет… — хмыкнул Корецкий. — Не передать, а продать. А у вас, я погляжу, целый ассортимент услуг. Но цена, дорогой мой, зависит от ценности информации о моей персоне, которую вы Грише уже передали, причем за низкий гонорар… Хотя н-не знаю, если честно, да и не хочу знать, что именно вы ему отдали… — продолжал Корецкий. — Теперь эта история с гибелью солдата Капустина, которого Гриша собрался освободить… Освободитель хренов! Что Гриша за просто так, за здорово живешь, не даст ломаного гроша за жизнь неизвестного ему солдатика — это аксиома. И пиар здесь ни при чем. Что вы об этом достоверно знаете?» — «Вы хотите эту историю с Капустиным как-то обыграть?». — «Неослабевающий общественный интерес меня к этому побуждает, — неопределенно ответил Корецкий. — Хотя на первый взгляд там нет ничего такого особенного. Но это, повторяю, только для тех, кто не знает Гришу. Ведь все видели: он и все мы ожидали, когда бедного солдатика ему доставят из Махачкалы. И все видели: он был искренне огорчен, когда этого не случилось. Но Гриша на самом деле был огорчен срывом запланированного мероприятия, а не гибелью солдатика, вы понимаете меня? Так он выглядит, когда у него что-то срывается. Я к этой истории возвращаю вас лишь по причине широкого общественного интереса, который грех не использовать… Кстати, я сейчас подумал: а не послать ли нам туда, в Махачкалу, на место гибели солдата Капустина, телевизионную группу от КТВ! — Голос Корецкого стал выше и возбужденнее. — Чтобы там, на месте, на глазах телезрителя, провести нечто вроде самостоятельного, независимого от военной прокуратуры расследования? Но это нужно как следует подготовить. Вы понимаете меня?» — «И я даже знаю, кто должен будет проводить это расследование… — сказал Агеев. — Ваша несравненная племянница, я прав? Зритель ее любит и поверит каждому ее слову». — «Что ж, отдаю должное вашей проницательности, — помедлив, ответил Корецкий. — А Почему бы нет? У Оли самый высокий рейтинг телевизионной ведущей, к ней замечательно относятся зрители…» — «К Оле Замятиной все относятся хорошо, — согласился Агеев. — И даже слишком хорошо». — «Что вы хотите этим сказать?» — «Например, ваш конкурент, все тот же Забельский. У него, как у собаки Павлова, происходит выделение слюны, когда он ее видит или о ней говорит…»