Александр Борисович уселся снова за стол и, читая страницы, передавал их Филиппу. Аля же сочла этот акт уже не столь необходимым для себя и занялась секретарскими делами. Но по ее беглым и в то же время решительным взглядам, которые она время от времени кидала на него, Александр Борисович понял, что девушку оправдания насчет вдовы приятеля ничуть не успокоили, а, возможно, даже и еще больше раздразнили ее неуемное воображение. И когда Филипп, которому кто-то позвонил по мобильнику, перешел на минутку в свободный директорский кабинет Севы Голованова, — мало ли, какие могут поступить сведения! — Аля коршуном кинулась к Саше и грозно нависла над ним.
— Так, что это еще за вдова у нас объявилась? — почти зашипела она, сверля его ястребиным взглядом.
— Старая и некрасивая, — мысленно перекрестившись и заочно попросив у Дины прощения, беспечно ухмыльнулся и быстро, как попугай, без всякого выражения повторил слова жены Турецкий. — Кстати, Ирка точно так же считает. Это, в буквальном смысле, ее выражение. А что, у тебя есть какие-либо возражения против того, чтобы я занялся этим делом?
Возражений у девушки, конечно, не было. Но Турецкий сделал верный ход: ревновать его к Ирине Аля просто не имела права. Однако, отходя к своему столу, она сильно и нервно напрягла скулы и многозначительно сощурилась, отчего личико ее стало просто очаровательно уморительным:
— Смотри у меня…
Она не уследила, что возвратившийся Филипп успел заметить выражение ее лица, услышал реплику и молча усмехнулся, красноречиво подмигнув Турецкому, в том плане, что, ох, смотри, мол, Сан Борисыч, рискуешь ты, однако, как сказал бы твой знакомый чукча!..
«Штабные игры продолжились». Заговорили о Григории Илларионовиче Базыкине…
Наверное, жизнь и деятельность руководителя строительно-монтажного управления была бы ничем не примечательна в данной ситуации, если бы его специализированное СМУ не проводило годом раньше коренной реконструкции, совмещенной с капитальным ремонтом вышеуказанной, также специализированной школы, в которой учились его сын и Людмила Махоткина. Но ведь известно, когда от начальника прибывших на объект строителей зависят продолжительность и качество работ, где каждая составляющая является главной, его фигура поневоле вырастает до высот недосягаемых. Вероятно, «глубокое понимание» своей общественной значимости и позволило господину Базыкину — вполне возможно, по-своему, хорошему родителю и отличному семьянину — неоправданно высоко поставить себя над жизнью и заботами обычных, нормальных людей.
Как широко известно из многочисленных и заслуживающих доверия источников, матерщина издавна почему-то считается особой, что ли, привилегией строителей вообще, вне зависимости от уровня их профессионализма и ответственности. Причем это привилегия именно российских строителей. Объяснение тут, возможно, простое: вечное «давай-давай», помноженное на обыкновенную неразбериху и бестолковость организаторов самого трудового процесса. Плюс постоянная необходимость проявления различных форм героизма уже в процессе производства. Речь идет, надо понимать и отдавать себе в этом отчет, именно о России.
Но если все вышесказанное не является новостью или откровением для высокого начальства, то, значит, сей постулат можно принять за некую норму «общения» не только на строительной площадке, но и вокруг нее. Что нередко и фиксируется незрелыми умами, в первую очередь (и чаще всего) страдающих от этого «пережитка» женщин. Да, им, к сожалению, приходится «понимать», как невыносимо трудно бедным мужчинам справляться с такой тяжкой работой, на которой не только рака не к месту помянешь, но и сам, как говорится, раком станешь…
Григорий Илларионович лично прошел все ступени этой профессии — от простого когда-то монтажника до начальника одного из ведущих столичных СМУ, а затем и сам стал хозяином фирмы, объединяющей уже несколько строительно-монтажных управлений, проводящих специализированные работы с объектами, имеющими охранный статус памятников старины или объектов особого внимания правительства.
В некоторых случаях высокая ответственность, как известно, делает руководителя государственным человеком, однако нередко происходит и наоборот. Пример с Базыкиным мог бы стать хорошей иллюстрацией второго, нежелательного, варианта.
В девяностых годах прошлого столетия россияне, в одночасье становившиеся богатыми и сверхбогатыми — первопричины стремительных взлетов не уточняются, — в подавляющем большинстве случаев были обязаны своими успехами исключительно собственным махинаторским способностям, совмещенным с откровенно циничным отношением к безуспешно пропагандируемым коммунистами принципам равенства и братства. Поэтому «большинство» вполне могло бы соответствовать известной русской присказке: из грязи — в князи. Да так оно и было на самом деле, о какой там культуре можно было рассуждать? Даже о внешней, ибо о внутренней, выстраданной, и речи не шло. Вот потому вместе со своим очевидным, личным успехом они дружно принесли в разрозненное общество не только малиновые «клубные» пиджаки, — если бы только ими все закончилось! Они принесли свое мерзкое отношение ко всем, кто не встал рядом с ними, не поднялся к вершине богатства и властного передела «под себя» «ничейного» имущества. Знаменитый президентский лозунг — «Все, что не запрещено, — разрешено!», — выдвинутый в пику разиням-большевикам, дал стране бандитов. А другой — о крайней необходимости немедленного создания «среднего» класса — стал, по известной американской модели, превращать бандитов в легальных бизнесменов. Тем более что «штатовский» опыт столетней давности уже демонстрировал реальность и даже успешность процесса перетекания пиратских капиталов в банковские.
Одним из таких удачливых бизнесменов и стал Григорий Илларионович. И поскольку внешне все в его проектах выглядело законно, за малыми исключениями, на которые российское правосудие смотрело сквозь пальцы, то он не без основания считал себя «столпом нового общества». А «столпу», как известно, серьезной альтернативы быть не может — только другой, конкурентоспособный «столп», жизненные интересы которого смогли бы обеспечить его собственные «спонсоры», равные по силе и возможностям тем, кто держал зонтик над головой Базыкина. Но до этого в строительно-реставрационной нише, уже занятой Григорием Илларионовичем, дело, по его разумению, еще не дошло.
Он искренно не понимал, почему во Францию едет какая-то девчонка — да будь она хоть и семи пядей во лбу, — а не его сын? Сын человека, который столько доброго сделал для этой вшивой школы! И причем тут какие-то языковые способности? Даст Платону пару раз по затылку, укажет, к какой матери тот должен немедленно отправляться, и — будьте уверены! — и по-французски затрещит, и по-другому, и пусть только попробует иначе! Он так хочет! Отец! А если кому не нравится, так пускай тот, которому это не нравится, сперва займет кресло Базыкина. Если сможет. Если еще заимеет такое кресло! А то получается, что не они — ему, а он кому-то должен быть обязанным!..
И такие вещи, как конверты с определенными суммами, которые те, кому положено отвечать за решение подобных вопросов, охотно опускали в свои карманы, он не считал чем-то зазорным, взятками там или вроде того — сувенирами к Рождеству. Ты сделал — тебе благодарность. Какие вопросы? Другое не лезло, в его понимании, ни в какие ворота: взял, твердо пообещал, а теперь, понимаешь, руками разводит! Непредвиденные, мол, обстоятельства! А где ты раньше был? Или этих обстоятельств не существовало, когда ты конверт в карман клал? Ненавидел таких людей Григорий Илларионович и считал, что он абсолютно прав…