Антон создал-таки «исторический трактат», как выразился Турецкий, внимательно прочитав две с половиной страницы. И подвел итог часовым стараниям сыщика, исправив предварительно три грамматических ошибки. Это не произвело на Плетнева ни малейшего впечатления.
— Ладно, оставляй и отваливай. На большее ты все равно не способен.
И Плетнев охотно, если не сказать — радостно, именно отвалил. Прямо в клинику, где с утра находилась Светлана, ожидавшая, когда доктор начнет операцию по переливанию от донора костного мозга. Выражение «стернальная пункция» ее откровенно страшило. И когда в разговорах с хирургом Сергеем Александровичем заходила речь о химиотерапии и введении стволовых клеток, о специальном доноре, она боялась упасть в обморок, хотя и считала себя достаточно сильной женщиной. Ну, все она понимает, однако медицина, все эти страшные длинные иглы, видимо, не для нее…
Она и Антону пожаловалась на эту свою слабость, а он стал ее утешать, даже попытался рассказать о собственных боевых эпизодах в особой группе спецназа, осуществлявшей братскую помощь в Анголе. Вот уж где врачам-то было бы раздолье, окажись спецназовцы послабее духом и здоровьем! Он-то хотел показать ей, что ничего страшного в медицинских делах, в принципе, нет, а оказалось, еще больше напугал. И пришлось активно разогревать дрожавшее, словно в сильном ознобе, ее ладное и податливое тело. И уж так разогрел, что и сам остановиться не мог, пока она умолять не начала, чтоб пожалел ее и сделал передышку, а то уж и сил никаких больше не осталось. Но он-то почувствовал, что Светка лукавила, просто растягивала наслаждение. Соскучилась баба по настоящей мужской ласке…
И опять: расскажи про себя, хочу все про тебя знать… А как слушала! Давно не встречал Антон такой благодарной и внимательной слушательницы. И он, не мудрствуя, что называется, лукаво, выложил ей всю свою подноготную. Про жену любимую и малолетнего сына. Про то, как ее изнасиловали и зарезали двое молодых подонков. Про то, как, вернувшись из «фронтовой» загранкомандировки, он узнал, что убийц-то нашли, да вот с доказательствами у следствия оказалось почему-то туго. И тогда он сам и бесспорные доказательства нашел, и правосудие осуществил лично. И за свои зверские — так квалифицировали его приговор насильникам и убийцам — действия должен был он получить бесконечный срок. Суд вынес свой приговор, но вмешался Сашка Турецкий, в чьи руки попало дело по протесту адвоката, и Антона отправили вместо колонии строгого режима в психиатрическую клинику. Сами же утверждали в суде, господа, что нормальный человек не может совершить столь зверского преступления! Только вот сына, которого по тому же решению суда лишили отца, отправили в детский дом. Но, в конце концов, справедливость, хоть и поздно, однако восторжествовала. Антона выпустили из клиники, даже сына помогли вернуть, восстановить отцовство. И живи теперь, Плетнев, как говорится, того же Сашку благодари, а все что-то не так. Вот ведь и женщины какие-то были, и привязанности, а любовь, такую, чтоб душу до конца выплеснуть, как отрезало… Пока ее не встретил, Светку… Ну, и что? И опять поцелуи взасос, до стона, до крика, до обморока…
И вдруг — внимательный, в упор, глубокий до черноты, взгляд Светланы, и ее почти надрывный шепот — из губ в губы:
— Я боюсь… Антошенька…
— Чего, моя хорошая? Что случилось?
— Не знаю… Я все время хочу тебе сказать…
— Ну, говори, я тебя слушаю… Ты думаешь, там, в больнице, что-то случилось? Но ведь мы звонили… нормально… все идет, как надо… доктор хороший, ты сама говорила.
— Нет, я не про больницу… я — про нас с тобой…
— А что у нас с тобой может быть, кроме…
— Вот и я про это… Если Игорек узнает про меня… про нас… я не знаю, что отвечу. Я одна у него, Антошенька! — почти со слезами выкрикнула она.
— И я у Васьки один. И что же теперь? Все бросить и отказаться? Но почему?
— Мне кажется, что я постоянно предаю Игорька. Он — там, а я — здесь… Ему очень больно, а я… исступленно купаюсь в твоих невероятно сладостных ласках… Разве так можно? Это же нечестно по отношению к нему, моему единственному!..
«О-о-о… — запоздало проклюнулось у Антона. — Так ведь можно довести себя и до полного сумасшествия…»
То, что у Светланы в характере заметно проглядывалась какая-то трудно объяснимая исступленность, это уже Антон замечал. Как и то, что она непонятным образом может неожиданно поддаться чьему-то, далеко не самому лучшему влиянию и занять «упертые», даже и неразумные позиции. Как это произошло, например, при обмене валюты. Элка же рассказывала, — сдвинуть было невозможно! Никакая логика не действовала! А он не поверил, решил, что та преувеличивает. Может, и из ревности, увидев, что Плетнев откровенно «положил глаз» на ее подругу.
А, оказывается, это в характере у Светки имеется какая-то «чертовщинка», с которой неизвестно, как и бороться. Но ведь, по большому счету, она, по-своему, права. С сыновьями-то, и в самом деле, никакой ясности. Как отреагирует на присутствие в его доме абсолютно чужого дяди Игорек, вернувшийся из больницы домой, — неизвестно. Ну а что Васька может выкинуть какой-нибудь очередной, чудовищный номер, об этом и говорить нечего. У него один идол в женском платье — тетя Ира. И что делать дальше? Уговаривать Ваську, объяснять ему, что у папы и у тети Иры с дядей Сашей — разные жизни? Что у них есть своя дочь, которая к Ваське отношения не имеет? А он ответит безапелляционно, что тетя Ира для него — родная, как он однажды уже выкинул, и ему плевать на каких-то девчонок. И что дальше? Ссориться? Запрещать встречаться с Турецкими? А как же неустойчивая психика ребенка? И «любимая» тетя Ира с ее воспитательными заморочками? Безвыходная ситуация…
Посоветоваться бы с кем-нибудь, так нет же подходящего психолога, — только та же тетя Ира!
А Светлана, вцепившись в него руками и ногами, прижимаясь раскаленным телом и обцеловывая любимого Антошеньку, рыдала у него под мышкой, как обиженная девчонка, которой отказали — нет, не в излишнем лакомстве, не в каком-то ее капризе, а в жизненно важном и единственном желании, имевшем для нее первостепенное значение. И сердце разрывалось от жалости к ней, от нежности, от невозможности сложить из собственных ладоней удобное, уютное гнездышко, где бы она могла устроиться и быть счастливой, ласковой и тихой. И ясным, открытым взглядом смотрела бы на него, и дети их смеялись бы от радости… Ну почему же невозможно?! А мы разве пробовали?!
Хороший вопрос, да только как его задать? Можно подумать, что готовое решение уже есть, и осталось только… рискнуть? А готова ли Светлана к риску? И не много ли окажется на одну голову?…
Плетнев нашел Светлану, сидящую в небольшом, круглом зальчике, в конце длинного коридора, на коротком кожаном диване, обтянутом чехлом. Напряженно глядя за окно, за которым ничего не было видно, кроме стены соседнего корпуса, она о чем-то сосредоточенно думала. И когда подошел Антон, не подвинулась, не предложила присесть рядом, а посмотрела, словно на постороннего, и отвернулась к окну.
Вот это ее странное состояние очень беспокоило Антона. После всех ночных стонов и воплей, клятв и слез, она вдруг странно и, главное, быстро успокоилась и даже отвечать на его вопросы начала односложно: да… нет… Сломалось что-то? Или решение какое-то чрезвычайно важное для себя приняла, а теперь пытается ему соответствовать? То есть, по поводу решения, конечно, можно было догадаться, хотя очень этого не хотелось. Но Плетнев понимал, что, если Светка снова закусила удила, холодного душа ему не избежать.