Митрохин отключил связь.
Первым желанием Плетнева было запустить телефоном в стену бара. Но он сдержался. Пусть Митрохин дает волю эмоциям, а он — Антон Плетнев — профессионал. Нужно тщательно и трезво обдумать ситуацию. Митрохин явно собирается сделать из него козла отпущения. Да что из него — из всего агентства! Это-то и было самое неприятное. На то, чтобы создать репутацию, уходят годы, а разрушить её можно за один день.
Что же делать?
Плетнев вздохнул и посмотрел на бокал, словно надеялся, что тот подскажет ему ответ на столь мучительный вопрос. Однако бокал, как и полагается бокалу, хранил молчание.
В принципе, неудачи случались у Плетнева и раньше. Да и хамили ему клиенты не раз. Антон привык пропускать хамские слова и реплики мимо ушей. Но то, что произошло сегодня, не укладывалось в понятие «неудача». Сегодня с Антоном Плетневым случилось страшное. Он впервые за всё время работы в «Глории» усомнился в своем профессионализме.
Когда Антон только начинал, он был всего лишь новичком, неофитом. А новичку свойственно ошибаться. Сегодня ситуация была иная. И Митрохин ясно дал это понять.
Плетнев отхлебнул пива, поразмышлял с минуту, потом снова взялся за телефон. Звонить Турецкому было довольно стыдно. Получалось, что он, Антон Плетнев, провалил выгодное и совсем несложное дело, а теперь вот позвонил — пожаловаться на обманщика-клиента, вытереть нос об жилетку старшего товарища, испросить совета… Отвратительно!
Плетнев вздохнул и уныло набрал номер Александра Борисовича.
— Алло, — бодро отозвался Турецкий.
— Саш, это Плетнев. Ты сейчас где?
— Сижу в такси. Не мог до тебя дозвониться. Как прошла операция?
— Плохо. — И Плетнев подробно рассказал коллеге обо всем, что случилось в минувший вечер.
— Гм… — проговорил Турецкий, когда рассказ был закончен. — Не повезло.
«Не повезло» — усмехнулся Плетнев.
— Это разве невезение? — буркнул он в трубку. — Наш новый опер ползарплаты в рулетку проиграл, пока наблюдал за Митрохиным и Симоновым — вот это невезение. Не сидеть же ему с газетой на диване.
— Ты уже с ним поговорил?
— Конечно. Наш клиент и ныне покойный партнер его мирно ворковали, улыбались. А потом Митрохин что-то шепнул партнеру на ухо, будто попросил чего, сунул ему что-то маленькое в руку, прости — рентгеновским зрением не обладаю, и тот пошел на улицу. Об остальном ты уже знаешь.
Турецкий помолчал, обдумывая услышанное.
— Мутная история, — проговорил он после паузы.
— Да уж, — горько сказал Плетнев. — Это еще начало. Боюсь, что завтра мне придется всё это объяснять в следственном отделе. Да и на этом всё не закончится. Если Митрохин поднимет бучу…
— Стоп-стоп, — перебил его Александр Борисович. — Не гони коней.
— Ты это о чем? — не понял Плетнев.
— Почему-то мне кажется, что никаких походов по следственным отделам не будет. Митрохин теперь замнет эту историю для ясности.
— Ты думаешь? — с сомнением произнес Антон, хмуро глядя на бокал с недопитым пивом.
— Уверен. Ему теперь можно жить припеваючи и спать спокойно. А кто, зачем, почему взорвал? Пусть следаки копают. Он будет помалкивать.
— Может, он и деньги заплатит? — с надеждой в голосе спросил Плетнев.
— Вот это вряд ли. Денег мы не увидим. Ибо безвременная смерть должника лишила его такой возможности.
— Погоди… — Плетнев нахмурил лоб. — Но ведь ему теперь достанется доля партнера!
— Нет, Антон, — возразил Александр Борисович. — Там не все так просто. У Симонова есть жена, то есть вдова. Она — наследница всего его состояния.
— Это точно? — упавшим голосом спросил Плетнев.
— К гадалке не ходи. Теперь Митрохину предстоит схватка со вдовой. Если, конечно, он заранее ничего на этот случай не придумал. Но это уже его проблемы.
— Н-да, — уныло произнес Плетнев. — У богатых свои причуды. Можешь меня осудить, но мне их заботы, даже трагедии и проблемы, не кажутся человеческими и уж никак не вызывают сопереживания.
— Слушай, если честно, у меня сейчас нет ни времени ни желания философствовать. Я вот что подумал… Если Митрохин задумал какую-то аферу, он мог использовать нас в качестве прикрытия. Так?
— Так, — согласился Плетнев.
— Гм… Ну, а если так, значит… — Александр Борисович замолчал, явно о чем-то раздумывая.
— Значит что? — нетерпеливо спросил Плетнев.
— Значит, мы можем потерять всё.
— Так ведь и я о том же! — снова начал горячиться Плетнев.
— Тише, Антон, не нервничай. Дай-ка секунду подумаю…
Пока Турецкий думал, Плетнев успел пригубить еще немного пива.
— Вот что мы сделаем, — медленно и задумчиво заговорил Александр Борисович. — Если Митрохин начнет против нас войну, мы должны встретить его во всеоружии.
— Полностью согласен, — горячо подтвердил Плетнев.
— Для этого, — продолжил Турецкий, — мы должны провести расследование и выяснить всю «подноготную» этого мерзавца. Я сегодня же позвоню ребятам в МУР, а ты свяжись со Щеткиным, чтобы он был в курсе.
— Сделаю, — кивнул Плетнев.
— Ладно, Антон, договорим потом. Кажется, я подъезжаю к гостинице. Не унывай! Приеду — разберемся.
— Спасибо за утешение, — с горькой усмешкой сказал Плетнев. — Удачи!
Он отключил связь. На этот раз даже разговор с Турецким, которого он не только безмерно уважал как друга, не смог пролить бальзам на его «израненную душу». Ну, а раз не помог один бальзам, попробуем прибегнуть к помощи другого, решил Плетнев.
Подозвав официанта, он потребовал графинчик водки.
11
Город Лебедянск оказался не таким уж паршивым и заброшенным местом, как ожидал Александр Борисович Турецкий. Население его составляло девяносто тысяч жителей. И судя по аншлагу в театре «Глобус», как минимум, половина из них были завзятыми театралами.
Сегодня вечером давали шекспировского «Генриха IV». Турецкий сидел в первом ряду и с интересом следил за развитием сюжета. Актеры справлялись с ролями неплохо. Разве что Фальстаф был чересчур молод и не достаточно упитан (седой парик и подушка под камзолом почти не спасали ситуацию), а отважный Готспер Горячая Шпора был неубедительно бледен и худосочен. Поэтому, когда он уверял:
Во мне опасность зажигает кровь,
Не нахожу забавы в травле зайцев:
Достойнее охотиться на львов, —
— верилось в это с трудом. В остальном игра и внешность актеров не вызывали нареканий.
— Если я вру, — кричала на сцене старая трактирщица, — то нет во мне ни правды, ни совести, ни женской чести!