— Ушел, — кивнул Кадочников. — Но, к сожалению, недалеко. Вы догнали его у самой двери, между вами завязалась потасовка, под руку попался нож и…
— Хватит, — оборвал его Турецкий. — Я больше ничего не буду говорить. По крайней мере, до тех пор, пока сюда не подъедет мой адвокат.
42
Это был пожилой, сильно побитый жизнью мужчина. Длинные седые волосы, стянутые в конский хвост и серебряная серьга в ухе выдавали в нем натуру творческую. Он сел рядом с Турецким, окинул его любопытным взглядом и спросил:
— За что тебя?
— Подозревают в убийстве. — Турецкий зевнул и взъерошил волосы пятерней.
Седовласый понимающе покивал головой. Потом усмехнулся и спросил:
— Кого хоть убил-то?
— Никого, — ответил Турецкий.
Мужчина снова покивал.
— А ты? — спросил его Александр Борисович.
— Чего я?
— Ты кого-нибудь убил?
— Может быть, — ответил пожилой мужчина и усмехнулся. — Да нет, конечно. Я пацифист и не люблю насилия в любых его формах. «И собак, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Слыхал такие стихи? Так вот, это про меня. Я художник. И между прочим, известный. Лучший в этом городе! — Он горделиво поднял голову и покосился на Турецкого. — Я написал портрет мэра. И не только его. Всех шишек города!
— Замечательно, — сказал Александр Борисович. — А сюда за что? Кому-то из «шишек» не понравился портрет?
— Напрасно иронизируешь. Я здесь случайно. Дал одному ублюдку по морде. Пьяный был, вот и не сдержался. Но через часок-другой меня выпустят, вот увидишь! А может, даже раньше.
— Везет тебе, — Турецкий насмешливо вздохнул. — А за меня и вписаться некому. Слушай, художник, поговори со своими «шишками». Похлопочи за меня.
— А что, запросто! — Пожилой мужчина улыбнулся, обнажив щербатый рот. — Думаешь, вру? А знаешь, чей портрет я писал на прошлой неделе?
— Чей?
Художник приосанился и многозначительно произнес:
— Самого Шиманова!
— Какой-нибудь чиновник? — равнодушно поинтересовался Александр Борисович.
Пожилой мужчина хохотнул и хлопнул себя ладонью по колену.
— «Чиновник»! Бери выше! Илье Сергеичу принадлежит половина нашего города. Да какая половина — почти всё! В прошлом году ему сам Путин в Кремле премию вручал, как лучшему бизнесмену Восточной Сибири!
— Да ну?
— Вот тебе и «да ну!» Знаешь, сколько он мне за портрет свой отвалил?
— Ну?
— Пять штук! Баксами!
Турецкий окинул фигуру художника критическим взглядом.
— А ты не смотри, — сердито произнес тот. — Кабы не водка да нахлебники, я бы сейчас в пятикомнатных хоромах жил. Да, может, еще и буду? — Художник стер улыбку с лица и деловито нахмурился. — Мне Шиманов обещал еще несколько заказов подкинуть. Уж больно ему портрет глянулся.
— Что за заказы? — небрежно поинтересовался Турецкий.
— Хочет, чтобы я с его дочки портрет написал. — Художник прикрыл глаза и прицокнул языком. — Красивая девчонка! Жаль только, что характер тяжелый. Никак они с Шимановым не уживутся.
— А что такое? — прежним небрежным голосом осведомился Турецкий и даже зевнул, демонстрируя безразличие. Художник не заметил подвоха и продолжил:
— Да не заладилось у них там что-то. Она, вроде как, из дома уходить собралась. А то еще кричала, что в милицию пойдет. Думаю, это она со зла сказала. Но Шиманову эти слова шибко не понравились.
— Еще бы, — поддакнул Александр Борисович. — А что, этот Шиманов, он действительно преступник?
Пожилой художник посмотрел на Турецкого сочувственно.
— Ты откуда такой свалился, парень? — насмешливо спросил он. — Шиманов — фигура! У него миллионов, как у меня тараканов в мастерской. А как такие деньжищи честным трудом заработаешь?
— Никак, — сказал Турецкий.
— Вот то-то и оно. — Художник вздохнул. — За каждым крупным состоянием, парень, стоит преступление. Это еще Бальзак подметил. Но это всё не мое дело. Мое дело картины писать, да помалкивать. Что-то я сегодня слишком болтлив.
— Это точно, — усмехнулся Александр Борисович.
Пожилой художник посмотрел на него сурово. Затем укоризненно покачал головой и встал со «шконки».
— Я не хотел вас обидеть, — сказал ему Турецкий.
— Но обидел, — тихо отозвался художник и отошел на другой конец камеры.
У Александра Борисовича не осталось сил на прения. Сон буквально валил его с ног. Ведь за последние двое суток он поспал от силы пару часов. «Ничего, — сказал себе Турецкий. — Покимарю полчаса, потом решу и эту проблему». Он зевнул, закрыл глаза и приготовился уснуть. Но не получилось.
— Эй! — окликнул Турецкого огромный детина с лысым и гладким, как бильярдный шар, черепом. — Не слышишь, что ли, я к тебе обращаюсь!
Александр Борисович посмотрел на верзилу, досадливо дернул щекой и отвернулся.
— Хамит фраерок-то, — заметил кто-то за его спиной. — Надо бы поучить.
Верзила поднялся с нар и двинулся к Турецкому. Остановился перед ним, глянул сверху вниз и прогудел:
— Ну что, фраерок, придется тебя поучить.
— Себя поучи, — угрюмо отозвался Турецкий.
Верзила ухмыльнулся поднял руки и с хрустом размял пальцы на огромных, как лопаты, ручищах.
— Слушай, а ты чего такой борзый? — поинтересовался он.
— Это ты у моих корешей спроси, они тебе расскажут.
— У корешей? — Верзила переглянулся с другими обитателями камеры. — Что за кореша? — подозрительно спросил он.
— Андрей Черный, Блот, Марат Татарин. Хватит или других назвать?
Физиономия гиганта стала озадаченной. Он поскреб пятерней лысый череп и сказал:
— Про них я слышал. А вот про тебя нет. Ты из чьих же будешь?
— На гастроли к вам приехал, — усмехнулся Александр Борисович. — С театром юного зрителя.
— Не понимаю, — нахмурившись, произнес верзила.
— И не поймешь, — грубо отрезал Турецкий. — Слушай, колобок, я не спал двое суток. Дай отдохнуть, а потом разводи на разговоры.
Верзила подумал, потом еще подумал, затем пожал могучими плечами и сказал:
— Ну, прости, брат. Не знал, что ты друг Блота и Татарина. Хотя я и сейчас в этом не уверен. Сейчас спи, а когда проснешься, мы еще побазарим.
— Побазарим, побазарим, — обронил Турецкий и отвернулся к стене. Он слышал, как верзила вернулся к своей шконке, как скрипнули под его могучим телом доски. Слышал, как верзила что-то кому-то тихо зашептал. Как ему зашептали в ответ. Говорили явно о Турецком.