— В начале февраля нынешнего года, четвертого числа. Диагноз уже был ему известен, до этого лечился на Каширке, собирался оперироваться. И тут узнал о нашей клинике, о том, что у нас делают гипотермию…
— Почему же ему ее не делали? У него что — тоже сердце было слабое?
— Нет, с сердцем у него было все в порядке, — вздохнул Вадим Юрьевич. — Дело в самом пораженном органе… Это очень долго объяснять, если аргументировать с точки зрения медицины, поэтому скажу только, что, когда поражены легкие, гипотермию не делают…
— И тем не менее Уваров предпочел лечиться здесь… Он что же, отказался от операции?
— Наша клиника ему понравилась, к тому же он выяснил, что Хабаров — блестящий хирург, лучше многих. Вот и предпочел нас.
— То есть вы тоже собирались его оперировать?
— Да. После курса терапии намеревались готовить его к операции. Собственно говоря, курс и был начальной стадией подготовки к ней…
— Какое-то особое лекарство?
— Почему вы так решили? — Щербаку показалось, что во взгляде, брошенном на него Субботиным, мелькнула искорка настороженности. Если учесть то, что рассказала ему Клименко, ее причина была ясна… — Нет, — Субботин продолжал говорить вполне безмятежно. — Ничего сверхвыдающегося, хотя лекарство действительно отличное: называется «копаксон», но вряд ли это вам о чем-нибудь говорит…
— Вероятно, дорогое?
Вадим Юрьевич снова слегка нахмурился и кивнул:
— К сожалению, да… Видите ли, его привозят непосредственно из Израиля, по специальным договорам, отдельным для каждой партии… Стоимость колеблется в зависимости от транспортировки и еще нескольких технических факторов в довольно значительных пределах… Насколько знаю, от тысячи долларов до трех за курс… Курс включает в себя двадцать восемь инъекций…
— Судя по всему, — предположил Николай, — с оплатой у ваших пациентов проблем нет…
— Уваров, так же как и Рубис, был бизнесменом, — ушел от прямого ответа Субботин. — Видимо, успешным, если обратился в частную клинику.
— Вы не в курсе, что у него за бизнес был?
— Сеть видеосалонов, то ли прокат, то ли продажа… В детали я не вникал.
— И что же, сразу после курса этого лекарства наступила ремиссия?
— Нет, не сразу… Кроме того, помимо копаксона, он получал и другие медикаменты, и очень хороший комплекс витаминов… Все было рассчитано на то, чтобы поднять иммунный порог… У онкологических больных он крайне низок.
— Рубис получал такие же лекарства или другие? Субботин открыл вторую карту и, быстренько заглянув на нужную страницу, кивнул:
— Почти… Отличия есть, но не в части, касающейся копаксона и витаминного комплекса. У каждого ведь были и свои особенности организма, свои дополнительные заболевания… Вот как раз у Натаниэля Михайловича, как и у Клименко, сердчишко слабенькое…
— Все же: как быстро наступила эта самая ремиссия у Уварова?
— Через два месяца после начала лечения — ремиссию мы зафиксировали вполне уверенно в конце апреля.
— Вадим Юрьевич, — вздохнул Щербак, — вот мы с вами оба это слово, ремиссия, постоянно повторяем… Ну а если не по-медицински, что она означает? Опухоль, что ли, исчезает вместе с метастазами?
— Хороший вопрос! — Субботин посмотрел на оперативника с уважением. — Полная ремиссия — упомянутое вами перерождение опухоли в нормальную ткань — это, дорогой Николай Алексеевич, из редкости редкость! Хотя и так бывает… В наших случаях ремиссия, я бы сказал, была частичной…
— Вот как?
— Ну, или еще можно сказать, что процесс пошел, а была бы она полной или нет, выяснить нам, как вы понимаете, не позволили обстоятельства…
— Что значит — «процесс пошел»?
— Во всех трех случаях пораженные участки ткани не только не проявляли тенденцию к распространению, но несколько уменьшились, резко улучшилась симптоматика и общее самочувствие пациентов… Произошло это у всех троих примерно через месяц после начала терапии… интенсивной терапии… Ну, с разницей в пределах, скажем, недели.
Последнее, что сделал в то утро Николай, — записал адреса и домашние телефоны погибших. Если у Рубиса осталась только вдова, то Уваров оказался еще и отцом троих детей, старшему из которых только что сравнялось восемнадцать. Но прежде чем работать дальше, Щербаку следовало не просто доложиться Александру Борисовичу, но еще и обсудить с ним полученную информацию и дальнейшие оперативно-следственные действия.
В целом визит в клинику произвел на него тяжелое впечатление, хотя на этаже, где располагались палаты, он не был, больных практически не видел, если не считать нескольких человек, попавшихся ему навстречу в коридоре второго этажа, когда он покидал кабинет Хабарова, распрощавшись с доктором Субботиным, сразу куда-то умчавшимся. Еще несколько человек стояли возле регистратуры в холле.
Щербак поспешно прошел к выходу и, очутившись на крыльце, невольно поглубже вдохнул в себя воздух. Взгляд его скользнул по стоянке с несколькими дорогими иномарками, он нахмурился: обещание, данное им Клименко, связывало оперативника по рукам и ногам, не позволяя хотя бы намекнуть Субботину, что ему известно о том дополнительном лекарстве, которое пациенты принимали сверх официального курса… Неужели сам Хабаров действительно об этом ничего не знает? Верилось в это с трудом, хотя впечатление не только лгуна, но вообще замалчивающего какие-то важные детали человека профессор на него не произвел. Другое дело — его любимый Субботин… Но и он вряд ли бы нанес своим пациентам сознательный вред…
— Черт-те что… — пробормотал Николай, спохватившисъ, не слышит ли его кто, автоматически оглянулся назад, едва не стукнувшись о стеклянную дверь входа.
По ту сторону толстого прозрачного стекла действительно стоял человек, точнее — женщина, сосредоточенно приклеивающая скотчем какую-то бумажку справа от двери. Щербак всмотрелся и понял, что это какое-то объявление.
Завершив процесс, женщина ушла, и Николай прочел на немного криво прилепленном листочке короткую фразу: «Клинике требуется санитар-уборщик. Срочно!»
Пожав плечами, он вздохнул и двинулся наконец в сторону широко распахнутых ворот. Свою машину он припарковал за пределами двора клиники.
Еще у одного оперативника «Глории» — Антона Плетнева — были свои заботы: очень удобное для наблюдения место за подъездом Дарьи Андреевны он присмотрел накануне, после того как машина Турецкого отбыла, оставив его в гордом одиночестве рядом с домом Гамзы. Впрочем, он сам отказался ехать, предпочтя метро напряженному молчанию в салоне «пежо»… Мысль же по дороге к подземке свернуть немного в сторону и взглянуть на дом их следующей подозреваемой была естественной: эксперт-искусствовед жила почти рядом, видимо, и она, и Гамза, ходившие когда-то в одну и ту же, ближайшую к обоим школу, так и прожили все эти годы на одном месте.
Нужно сказать, что в отличие от краснокирпичной пятиэтажки Анатолия, дом Дарьи Андреевны выглядел действительно элитным: семь «сталинских» этажей, здание в виде буквы «П», десять подъездов, снабженных домофонами новейшей конструкции. Уютный двор со старыми, разросшимися кленами и березами.