— Ну, про ночь ты можешь мне не рассказывать, я могу себе представить…
— А зачем тебе представлять? — нагло усмехнулся Антон. — Через пять минут ты будешь делать то же самое, и не надо никаких представлений. Все должно быть правдой.
— Ну, ладно, не хулигань, не хулигань, все тебе будет. Свисток тебе будет, и все на свете… Ну и что? И вот она вышла, и ты ждал ее, ты сидел в машине, ты волновался, ты раздумывал, а она — что?
— А она вышла и — стоит. Я думал, она меня не заметила и ждет. Я мигнул. А рядом мигнул еще кто-то, и она повернулась не ко мне, а к той машине, которая мигнула тоже. Тут я не выдержал, выскочил, взял ее за руку: «Света, ну что? Как дела? Я все понимаю, есть трудности… Ну а теперь — едем, да? Отдохнешь сегодня, ты можешь отдохнуть. И вдруг почувствовал такое ледяное отчуждение! Она сказала: „Ты понимаешь, дело в то, что…“ Вот это „понимаешь“ и „дело в том, что“ сразу мне все объяснило. Дальше она мне стала говорить о докторе, а я запах коньяка учуял, — когда не пьешь, это ж легко заметить. „Надо, понимаешь…“ Нет, я не подумал о ней плохо, ты знаешь, я подумал, что она, наверное, из породы тех женщин, которые приносят себя в жертву. Жертва обстоятельств. И всякий раз делает это с восторгом, благодарностью, чтобы опять принимать жертвы, опять благодарить и опять принимать… Кликуша, что ли? Черт ее знает! Сектанты какие-то…
— И поэтому ты вспомнил обо мне.
— Ну, я с самого начала говорил, что уж если у кого нет комплексов, то это у тебя, Элка. У тебя на физиономии написано, о чем ты думаешь, а на твоих коленках нарисованы все твои остальные мысли.
— Красиво говоришь… — вздохнула она. — Даже и не знаю, с чего начать… Уговаривать, обнимать, целоваться или… сразу броситься в объятья?
— А давай бросимся?
— А давай! — воскликнула она.
И они бросились, и не пожалели, потому что до того момента, когда раздался громкий стук в дверь, они успели уже насладиться друг другом и второпях перекусить.
* * *
Стук раздался в одиннадцать. И не так поздно, чтобы принимать гостей, но и не так рано, чтобы с нетерпением их ждать.
Элка выглянула в дверной глазок и увидела двоих стоящих на площадке мужчин в милицейской форме.
— Здесь проживает гражданка… — Один из них небрежно назвал Элкину фамилию.
— Здесь, а вы — кто, ответьте в свою очередь?
— А мы из милиции.
— А милиции в такое время суток здесь делать нечего! Милиция должна своим делом заниматься.
— Это уж не ваша забота. Совершено преступление. Милиция может задерживать преступника в любое время суток.
— Тогда расскажите, что за преступление?
— А я не буду ничего рассказывать, а если не откроете, мы взломаем дверь.
— Хорошо, у вас есть, надеюсь, ордер на вторжение, обыск или задержание?
Элка оказалась «подкованной» в этом вопросе — ну да, с кем поведешься, и махнула рукой Антону, который, слыша перепалку, быстро одевался, а затем, подойдя к двери, накинул на Элку ее шикарный халат.
— У нас все есть.
— Покажите тогда в дырочку, чтобы я могла увидеть и убедиться, что открываю дверь «родной милиции», — с сарказмом сказала она, — а не переодетым в милицейскую форму бандитам.
Антон прильнул к глазку и махнул рукой: открывай.
— Вот вы-то нам и нужны, Плетнев, — с ухмылкой сказал майор. — Как знали, где вас найти!
— Подсказали? — усмехнулся Антон.
— А это не ваше дело. Вот…
Майор протянул Плетневу раскрытое удостоверение. Одного взгляда было достаточно Антону, чтобы понять: подлинное. А затем майор протянул ему постановление о задержании Плетнева Антона Владимировича.
Причиной ночного вторжения и задержания подозреваемого в преступлении Плетнева А.В. оказалось указанное в постановлении — вот же лихо работают ребята! — избиение и нанесение тяжелейших физических увечий гражданам Абхазии Дзыбе и Султанову, причем последний скончался от многочисленных травм. Избиение со смертельным исходом произошло в присутствии большого количества свидетелей разбушевавшимся пьяным гражданином, который размахивал при этом оружием, грозя всех перестрелять. Причина вполне достаточная для задержания.
— Все это вранье, но, предположим, что кому-то это сильно нужно.
— Так вот, мы вас, гражданин Плетнев, отвезем в сто седьмое отделение милиции и там во всем разберемся. Заявления по поводу потерпевших находятся там.
— Очень хорошо, я еду с вами, — решительно заявила Элка.
— Никуда вы не поедете, у нас нет лишнего места. Если желаете, можете побежать за машиной, — с наглой усмешкой ответил майор, оглядывая полную фигуру хозяйки квартиры. — Если успеете догнать.
— Ты бы все-таки не хамил, майор. Перед тобой не твои обормоты, а женщина. Она может и жалобу на тебя написать в УСБ, например. О недостойном поведении.
Элка начала быстро одеваться, а оба мента, не имея никакой совести, в упор разглядывали ее, пока Плетнев не крикнул:
— Как же вам не совестно, мужики!
Тогда те немножко смутились и отвернулись.
— Иди-иди, умник, — майор показал на дверь.
— Что делать? — она посмотрела на медленно выходящего Плетнева.
— Звони Саше. Ты знаешь его прямой телефон?
— Знаю.
— Вот и звони. Звони по прямому и объясни, что меня повезли в сто седьмое, по обвинению в зверском избиении некого гражданина кавказской национальности и размахивании оружием. Так написано в протоколе задержания. Только обязательно объясни Александру Борисовичу, что все это завязано на хозяине того заведения, где нас так и не обслужили, поэтому нам не удалось выпить ни грамма спиртного. Зато выслушали оскорбления официанта. А когда собрались уходить, на нас накинулась та орава, причем сам хозяин кричал и угрожал больше всех. «Султан» та рыгаловка называется, возле Усачевского рынка. Все остальное и ты, и Щербак прекрасно знаете. Все. За меня не беспокойся, никуда не бегай.
И они ушли.
Александр Борисович Турецкий в этот вечерний час в присутствии супруги Ирины Генриховны, а также Филиппа Кузьмича Агеева официальным возлиянием завершал операцию по внедрению Людмилы — дочки Дины Петровны — в стены французской Сорбонны. Ирина Генриховна была приглашена Диной Петровной специально, ибо у ревнивой супруги Турецкого могли возникнуть сомнения в том, что Александр Борисович, помогая семье соседей, делает это с какими-то своими нечистыми помыслами, зарабатывая определенные дивиденды. А Турецкий, в свою очередь, изображал полнейший нейтралитет, хотя на сердце, честно говоря, кошки все-таки скребли. Когда он увидел глаза Фили, смотревшего на Дину, он сразу понял, что даже возможный его сладостный романчик может оказаться ничем по сравнению с тем великим чувством, которое все больше и больше демонстрировал Филя. Действительно, не стоит перебегать дорогу другу. Когда-нибудь и тот, глядишь, поступит таким же образом, и они будут квиты.